Рассвет 2.0

— Ну может, есть исключения, — Таня вскочила. — Теперь когда являться?

— Послезавтра. Погоди, я же к вам на осмотр, так что могу тебя подбросить на ровере. Пошли?

Аркадий поймал меня после концерта, в состоянии эмоциональной раскачки. Звезды над прозрачным ситалловым3 куполом сияли почти так же ясно, как на открытой местности. Под всем этим Моцарт не то что звучал — ввинчивался в сердце на разрыв. Они взяли двадцать третий концерт, пианист был, возможно, и не самый блестящий, а часть струнного состава заменили записью — понятно, где возьмешь полный оркестр на Церере. Но все это не мешало, и с двадцать третьим они справились отлично. Еще лучше оказался Беллерт. «Песнь Революции», то грозная, то исполненная трагизма и отчаяния, то победная — пробирала до того, что у многих непроизвольно текли слезы. И у меня тоже, я тихонько вытирал глаза рукавом, стыдно же. То ли заработался и испытывал голод по впечатлениям, то ли в самом деле это было так хорошо — но мне казалось, никогда еще музыка так не действовала на меня.

Тихонько я выбрался из зала, стесняясь смотреть на людей — хотелось побыть одному. Но кто-то коснулся моего плеча.

Я выпрямился, переходя к рабочему настрою. Аркадий улыбнулся неровным рядом зубов.

— Может быть, выпьем? Я хотел с вами побеседовать.

«Конечно, из-за маман». Ну ладно — что ж поделаешь? Можно и выпить. Ничего спиртного, конечно — Аркадий же не восемнадцатилетний пацан с ангара, а я вообще салвер. Мы солидно сели в кафе Тройки, взяли по стакану лимонада и тарелку с канапэ. По ходу, толкаясь у автоматов и потом выискивая свободное место, легко перешли на «ты».

Я слопал бутерброд с кусочками рыбы. Аркадий был занят едой, а меня вдруг охватила непонятная робость. Человек значительно старше меня, к тому же ученый.

— Ты ведь всего два месяца на Церере? — спросил я, чтобы преодолеть дурацкое стеснение.

— Да, — Аркадий сосредоточенно жевал, — недавно. Видишь ли, Церера — в общем-то не моя тема. Я занимаюсь астероидами, а если точнее — то поясом Койпера. Но я включил Цереру в мой план исследований, не помешает. Подвернулось место очень удачно, у нас должна была лететь одна сотрудница, но не смогла.

— В Систему попасть не так-то просто, — согласился я, — желающих много.

— Именно! — Аркадий вытянул длинный указательный палец, — А у меня, понимаешь, вопрос стоит так, что я могу занять пост директора Пражского Астроцентра. То есть должность почти у меня в кармане… Но у нас же как? Партию упразднили, а порядки остались старые: ни на какую должность не попадешь, пока, так сказать, не докажешь делом. А под делом что понимается? Не организационный талант, не научный, не конкретные заслуги в своей работе — а какие-то дурацкие подвиги, в нашем случае полевая работа в Системе. Так сложилось, когда на Земле было много дыр — восстанавливать хозяйство, спасать природу, строить поселки и фабрики, людей обеспечивать и так далее. А сейчас-то зачем? Непонятно. Но факт остается фактом: хочешь стать директором — поработай в Системе, а тут как раз это место образовалось. Я сюда на год и устроился.

— Вот оно как, — пробормотал я, — Выходит, Церера тебя не так уж интересует.

— Ну почему. Тоже работа. Тоже какие-то измерения, результаты. И в моей работе использую, и другим пригодится.

— Ты, выходит, в Праге живешь?

— Да. Вырос в России, живу сейчас в Праге. Красивый город, и не так уж пострадал. Восстановили его хорошо. Ну а теперь, Стас, твоя очередь — давно на Церере?

— Полтора года. В принципе, договор у меня на два, а там будет видно.

— Романтики захотелось? — понимающе усмехнулся Аркадий.

— Романтики? — я пожал плечами, — Не знаю. То есть, конечно, интересно. Космос, вакуум, небо черное. Первые две недели интересно. Но с точки зрения работы… Я работал в пансионате для инвалидов, потом в Патруле. Вот это настоящая работа. В пансионате у нас были инвалиды, глубокие старики, с военными травмами, с редкими заболеваниями. Все психически нестабильные. В Патруле — там постоянно напряг, часто травмы, аварии, тяжелые заболевания, смерти. И там, и там была работа такая, что не продохнешь, постоянно голова и руки заняты, выматываешься, как собака — но интересно. Для нас романтика вот такая. А здесь… ну что здесь для салвера в самом деле? Рутины, проверки, изредка травмы. Все здоровы. Все работают.

— А чего же ты не вернешься?

— Да так. Не хочется что-то, — буркнул я, — Не знаю, что на Земле делать.

Желтые тигриные глаза глянули проницательно.

— Личные дела?

— Да, — согласился я, — и это тоже.

— Ладно, забудь, — он допил свой лимонад, аккуратно стукнул днищем стакана, — Стас, если не секрет, тебе сколько лет?

— Двадцать восемь.

— Стас, я вот когда тебя спросил о матери — мне показалось, ты скукожился как-то? Нет? Проблемы с ней?

— Да нет, — вздохнул я, — какие проблемы. Она хорошая мать, все нормально.

— Но мне казалось, она должна быть очень старой, нет? Она же участвовала в освобождении Европы, и уже не очень молодой.