Рассвет

Я полюбил тебя еще десятилетней девочкой, и любил всю жизнь. Когда тебе минуло девятнадцать… помнишь, как я приехал домой, увидел, как ты шла ко мне по лужайке… Это было словно взрыв, словно пламенный фейерверк, танцующий в ночном небе, – мы оба поняли, что любим друг друга. На следующий день ты играла «Маленькую ночную серенаду», бросала крошки птицам на берегу, и мы… но остальное ты помнишь. Перейду к существу дела. Я получал известия из дому; я узнал, что ты овдовела; прочитал в газетах историю о младенцах Кроуфильдов и Райсов.

Дорогая Лаура, я не в силах писать дальше, но я должен.

Обмен младенцев, это жестокое, ужасное, немыслимое деяние… совершил я.

Я вижу, как ты испуганная и разгневанная дрожишь, читая эти строки, не веришь своим глазам, не веришь, что кто-то мог поступить так низко, так ужасно.

Я расскажу тебе. Это не был коварный замысел, это было внезапное побуждение, и через десять минут я уже раскаивался в нем, но изменить сделанное было уже невозможно.

В тот вечер, когда я посетил тебя в больнице, где ты лежала с новорожденным, я знал правду, ужасную для тебя… о чем не в силах был рассказать… не должен был рассказывать… Я тогда вернулся в город на похороны отца. Я разбирал его бумаги с надписями «сохранить» или «уничтожить» и наткнулся на папку, относящуюся к семье твоего мужа. Ты, наверное, знала, что родная сестра твоего мужа умерла в детстве, дядя – в двадцать один год, и один из двоюродных братьев его отца тоже умер в ранней молодости. Но ты не знаешь, что все они умерли от цистофиброза. Отец описал в историях болезни все эти случаи, а кроме того в папке была запись разговора отца с Омером Райсом, – разговор произошел до его женитьбы на тебе. Отец настоятельно советовал ему никогда не заводить детей. Лаура, я никогда не написал бы тебе об этом, будь твой муж жив, – я не хотел разрушать твой брак, который считал счастливым».

Лаура опустила письмо и, нахмурив брови, посмотрела на Ральфа. – Я должна была бы негодовать. Но я чувствую только тягостное недоумение – как Бэд мог обречь своих… наших неродившихся детей? Почему я не в силах негодовать?

– Потому что это было бы бесполезно, – отозвался Ральф. – Узнай ты это, когда он был жив, ты была бы в ярости. Но и тогда это было бы бессмысленно. Продолжай, – мягко сказал он.