Рассвет

«Я навестил тебя в больнице, и ты, счастливая и гордая мать, захотела показать мне своего сына. Выполняя твою просьбу, я пошел в детскую комнату. Там дежурила только одна няня, – больница была маленькая и персонал немногочисленный. Я назвал себя, и она показала мне ребенка. Он заливался плачем. Нянька сказала мне, что доктор на всякий случай сделал рентгеновские снимки, хотя думает, что это просто колика. Снимки, по мнению доктора, не показали никаких отклонений.

Няня попросила меня побыть минут десять в детской, пока она не поговорит по телефону. Она знала моего отца, известного в городе врача, и не имела оснований не доверять мне.

Оставшись один, я подошел к письменному столу и посмотрел рентгеновские снимки твоего ребенка. Я сразу увидел там то, чего боялся: утолщение тонких кишок, суженную толстую кишку и прочие признаки цистофиброза. Старый провинциальный врач не мог их распознать – болезнь была редкостная, еще малоизвестная в медицине. Ею занимался мой отец; я тоже начал ее исследовать.

Я словно потерял рассудок. Одна мысль горела в моем мозгу – уберечь тебя от трагедии.

Я огляделся в небольшой детской и, увидев еще одну колыбель с мальчиком, решил обменять младенцев. Я обменял им браслетки с именами и передвинул колыбельки. Когда нянька вернулась, все было как прежде, только двое краснокожих лысых младенцев поменялись судьбами.

Не возникло никаких подозрений. Мой поступок был настолько немыслим, кто мог бы такое предположить?

Несколько раз, приезжая в город, я видел в твоем саду крепкого здорового мальчика… Знал, что ты счастлива и гордишься сыном.

Потом я узнал через знакомых о том, что у тебя родился второй ребенок, и он болен. Мои чувства пришли в смятение, – я все сильнее ощущал свою вину перед людьми, судьбы которых я нарушил. Перед теми, которые растили твоего старшего сына.

И однажды я их увидел – Кроуфильды привезли ребенка в Нью-Йорк и обратились ко мне, зная, что я исследую эту болезнь. Я должен был все рассказать им, но у меня не хватило духу. Я направил их в медицинский центр ближе к их городу, и там они лечили мальчика. Остальное ты знаешь. Вот и все. Я посвятил свою жизнь искуплению своего злого дела – лечению бедных пациентов, благотворительности. Но это, конечно, не загладит мою вину. Прости меня, если можешь, Лаура, и пусть простят – хоть малую долю моей вины – те, другие родители».

Лаура положила листок на колени. В саду каркнула ворона, тявкнул щенок. Двое на веранде словно застыли в молчании.

Наконец, Лаура очнулась и сказала:

– Это все. Там еще только подпись.

– Френсис Элкот. Так это был он, – глухо отозвался Ральф.

– Он жил в этом доме за оградой.

– Ты часто вспоминаешь о нем?