Рассвет

Он наклонился к письменному столу, стоявшему рядом с кроватью перед окном, выдвинул ящик, наполненный конвертами, телеграммами, почтовыми открытками, взял верхний лист, подал Стукалову.

— Вот, читай!

«Здравствуйте, дорогой Матвей Лукич! — начал читать Стукалов — Пишу я из Челябинска. Письмо Ваше получила и вот спешу ответить. Да, я воспитывалась в Свердловском детском доме. Фамилия моя Барабанова и зовут Нина, как и вашу дочь. Правда, что мне также восемнадцать лет. Но я не Ваша дочь. Родом я не из Полтавы, а из Смоленска. Вот уже четвертый год мы живем с мамой, которая разыскала меня. Когда наш эшелон разбомбили, то ее, раненую, отправили в госпиталь, а меня повезли в Сибирь, где поместили в детский дом. Сейчас я вместе с мамой работаю на стройке штукатуром. А отец мой погиб на фронте.

Мне очень жаль Вас, дорогой Матвей Лукич, и если позволите, я заочно целую Вас, как родного отца.

И еще, если позволите, то буду писать Вам письма. На этом заканчиваю.

Нина».

Внизу была приписана еще одна строка.

«А дочь свою Вы разыщете обязательно, я верю».

— Пятнадцатый год я живу один, по чужим углам, — вздохнул Матвей Лукич, когда Стукалов дочитал письмо. — Ты сердишься, что я не пришел?.. А как мне было прийти к вам, слушать ваши песни и щебетание деток? Я, когда выпью, не могу равнодушно смотреть на них. Сразу же вспоминаю своих. Двое у меня их было, сын и дочь. Сыну два года, а дочь еще совсем маленькая — пять месяцев было, когда началась война. С тех пор не виделся ни с Машей, ни с детками. Не смогли они эвакуироваться. Как жили при фашистах — не знаю. А когда освободили Украину, на мое письмо соседи ответили, что за год до освобождения выехала моя Маша с детьми куда-то, и в городе ее больше не видели. После демобилизации всех родных объездил, всех знакомых, объявлял по радио, писал в газеты, думал, что откликнутся. Но нет, ни слуху ни духу. Пятнадцатый год разыскиваю… Маши, наверное, уже нет. Думал, хоть детей разыщу. Нет ни одного детского дома, в который бы я не писал. Видишь, сколько писем набралось? — кивнул Матвей Лукич на ящик. — Сколько здесь разных судеб, сколько сиротской беды… А своих детей так и не разыскал. Может, скитались они где-то эти годы… И вот сегодня еще одно письмо. Душевная девочка…

Увидев, что глаза Матвея Лукича стали влажными. Стукалов быстро поднялся.

— Давай, Лукич, ложись отдохни. С работы мы тебя никуда не отпустим, об этом лучше не думай. Где мы еще такого председателя найдем? Ложись, ложись, а там посмотрим, — он обнял его за плечи. — О-о-о, да у тебя температура. Сейчас же в постель!

Матвей Лукич послушно, как ребенок, укрылся одеялом.

Стукалов сидел, пока он не заснул. Потом вышел из комнаты, позвал Мовчаниху.

— Водки ему больше не давайте, а я пришлю врача. Успокоить его надо.

Глава сорок восьмая

В каждый край весна приходит по-своему.

Где-то в Сибири, например, она надвигается медленно, день за днем отвоевывая свои права у морозов, пока не победит их окончательно. Неделями лежит на полях посиневший, словно губка, пропитанный водой снег и медленно тает.

В другой стороне, скажем в среднем Поволжье, зима держится до определенного дня. Люди ходят в кожухах и валенках, и вдруг откуда-то подует теплый ветер. К утру, глядишь, выглянули из-под снега черные вершины степных курганов. Тогда снимай валенки. Весна пришла безвозвратно. Запахнет пригретой землей, влажным ароматом подопревших трав — ароматами, которые свойственны только весне. Дружные извилистые ручьи начнут точить снег. Река изо дня в день будет все больше надуваться, силясь освободиться от зимних пут. И вот, как-то под вечер, на реке ухнет глухой взрыв, и первая отломившаяся толстая льдина, зеленоватая с торца, слепо упрется в ледяное поле и выползет на него, ломая и круша. Дня три-четыре река гремит, скрипит, шуршит — начинается половодье.

За это время, смотришь, уже и снега не стало, он сохранился только на дне оврагов, в тени крутых берегов реки. А на полях и вдоль дорог уже пробивается изумрудная зелень трав и хлебов. С каждым днем все сильнее пригревает солнце.