Рассвет

— О том, что мне нужно что-то, на чем писать. Бумага и карандаш. Или ручка — что там у вас есть.

— Нет.

Тон, которым был произнесен этот краткий отказ, не допускал обсуждений. Йядайя был истым членом своего семейства, заключившего меж собой тайный союз с целью лишить ее знаний — при том, что на словах выходило так, что все они более всего на свете хотели одного: как можно скорее и лучше обучить ее. Невероятно. Какое-то безумие.

Она развела перед ним руки в жесте немого бессилия, потом покачала головой:

— Но почему?

— Спроси об этом Никани.

— Я уже спрашивала его. Он отказался объяснять.

— Возможно, тебе следует подождать ответа. Со временем ты получишь все необходимые тебе знания, и быть может совсем не из того источника, из которого ждешь. Ты поела?

— Да, с меня уже достаточно, во всех смыслах.

— Тогда пойдем, я открою для тебя стену.

Она с трудом поднялась со своего возвышения, заставив тело выпрямиться, и вслед за Йядайей двинулась к стене.

— Никани хочет, чтобы ты научилась запоминать, не используя для этого записи, — сказал он ей, прикасаясь своим головным щупальцем к стене.

— И каким же образом ему удастся это сделать?

— Спроси сама.

Она устремилась в образовавшийся в стене проход, как только он расширился достаточно, чтобы она смогла пройти, и оказалась в комнате; здесь была пара оолойев, которые не обратили на ее приход никакого внимания, за исключением рефлекторного взмаха нескольких головных щупалец в ее сторону. Оолой говорили друг с другом — спорили о чем-то — на очень быстром оанкали. Их спор — по какой-то причине она не сомневалась в этом — шел о ней.

Остановившись, она оглянулась назад, вознамерившись улизнуть тем же путем, которым пришла. Пускай уж лучше доспорят без нее и потом сообщат ей о своем решении. Скорее всего, ей это решение не понравится, и она не была настроена слушать, как ее обсуждают. Но стена уже затворилась, словно болотная жижа после падения камня — неожиданно быстро.

Как оказалось, у Никани было свое собственное мнение, и оно упрямо его отстаивало, что обнадеживало. В середине одной из пулеметных фраз, оно быстро указало в ее сторону пучком головных щупалец, а потом и поманило ее ими к себе. Она тут же подошла к нему ближе и остановилась рядом, готовая оказать молодому оолой в споре с Кахгуяхтом любую моральную поддержку, какая только потребуется.

Заметив перед собой Лилит, Кахгуяхт остановилось прямо посреди недосказанной фразы и развернулось к ней лицом.

— Ты ведь не понимаешь ни слова из того, что мы сейчас говорим? — спросило оно ее по-английски.

— Нет, — призналась она.

— А теперь ты понимаешь меня? — снова спросил он ее на медленном оанкали.

— Теперь — да.

Кахгуяхт снова повернулось к Никани и опять заговорило быстро и непонятно. Тщательно напрягаясь и стараясь уловить хоть что-нибудь, Лилит показалось, что она разобрала что-то вроде: «Ну что ж, теперь, по крайней мере, мы знаем, что она способна научиться чему-то новому».

— С бумагой и ручкой я смогу учиться еще быстрее, чем теперь, — подала голос она. — Но и с ручкой и бумагой или без них я смогу сказать тебе, что я о тебе думаю, на трех разных земных языках!

В течение нескольких секунд Кахгуяхт сидело молча, очевидно переваривая услышанное. Наконец оно поднялось с места, шагнуло к стене открыло ее и вышло из комнаты.

Когда отверстие в стене затянулось, Никани улегся на кровать и сложил руки у себя на груди, крепко обхватив себя подмышками.

— У тебя неприятности? — спросила она.

— И какие два других языка ты имела виду? — спросило оно.

Лилит через силу улыбнулась.

— Испанский и немецкий. В школе я учила немецкий и до сих пор помню несколько ругательств.

— Значит ты… не свободно ими владеешь?

— По-испански я говорю легко.

— А по-немецки?

— По-немецки я разговаривала последний раз довольно давно, за несколько лет до войны. Мы, люди, если долго не пользуемся языком, то быстро забываем его.

— Нет. Ты ошибаешься.

Глядя на судорожно сжавшиеся щупальца Никани, Лилит подумала, что маленький оолой наверное очень сильно взволнован. Были ли причиной тому ее неудачи в овладении языком оанкали или то, что ей так мало удавалось запомнить из ее уроков?

— Так вы дадите мне бумагу и ручку? — спросила она.

— Нет. Учеба будет продолжаться так, как это заведено у нас. Ваш путь здесь неприемлем.

— Если вы действительно хотите, чтобы я чему-нибудь научилась, то выбирать, по-моему, нужно из всех способов самый наилучший. Если вас устраивает то, что ничего не записывая я буду учиться раза в два или три дольше, чем с бумагой и рукой, то что ж — воля ваша.

— Я не говорил, что мы этого хотим.

Лилит пожала плечами, не удосужившись объяснить словами смысл своего жеста, который наверняка остался Никани непонятым.

— Ооан недоволен мной, Лилит, а вовсе не тобой.

— Но дело-то все равно во мне. Все из-за того, что я учусь тому, чему нужно, недостаточно быстро.

— И это неправильно. Дело в том, что я учу тебя так, как сам считаю нужным, а не как считают нужным они. В результате они бояться за меня.

— Они боятся за тебя? Но почему?

— Иди сюда. Присядь. Я расскажу тебе.