Рассвет

По счислению он должен был открыться три часа назад... По счислению... Даже если ход был не десять, а девять, он мог опоздать только на два часа. Значит, курс... — И Володя ощутил приступ тошноты. Путевой компас действительно застаивался, — это он сам видел.

Ветер короткими шквалами налетал с кормы, встряхивал пароход и, завивая мелкую рябь, летел вперед. От него звенел такелаж, громко шипела вода, и тревога становилась еще болезненней.

Снова горизонт в круглом поле бинокля. С каждым разом всё более расплывчатый и темный. Скоро его совсем не будет. Снова шквал с кормы. Ночью должно засвежеть. Может, оно и к лучшему: берег откроется на слух по шуму прибоя.

Освещенная картушка лежала неподвижно, слишком неподвижно. Желтая и страшная, она упрямилась. Она не хотела служить. Володя нагнулся к ней почти вплотную,— неужели этот бурый налет был ржавчиной? Ведь в спирту... А что, если спирт выпили? — И сразу стало нестерпимо холодно.

Штурман тайком сдал в порт главный компас. Как он посмел? Что-то болтал про ржавчину... Кто это сделал? Когда?

— Штурмана на мостик!

— Есть штурмана на мостик! — Неужели в голосе вахтенного была усмешка?

Володя ощутил внезапный прилив силы. Всё стало ясным: штурман не доложил про компас, потому что был виноват, и запутался в астрономии, потому что был пьян.

— Есть, Владимир Константинович? — виновато спросил штурман.

Володя взял его за плечо и отвел в штурманскую рубку.

— Кто выпил компасы? — И в упор взглянул ему в глаза.

— Я тоже думаю... тоже думал, Владимир Константинович... только я не знаю.

Компасы выпил не он. Такая тля не посмела бы. Но как же он определил место корабля в море?

— Вы проверили свой Сомнер?

— Точно так. Теперь всё в порядке... то есть не совсем в порядке, но всё-таки. Я сперва забыл, что наш четырехдесятник ходит по ленинскому времени, на два часа вперед от среднего, а теперь взял поправку, и у меня вышло.

— Что вышло?

Штурман отвернулся.

— Что-то не так опять получилось, — и махнул рукой на юг.— Там, где-то у турецкого берега.

— Какого же черта...

— Не сердитесь, Владимир Константинович... Виноват секстан... мы, то есть я, как-то баловались и кололи алидадой сахар, а теперь я боюсь... — Штурман действительно боялся. Лицо его стало серым, и голос срывался. — Только, ради бога, не говорите комиссару.

Володя опустил глаза. По белой карте тонкой карандашной прямой шла прокладка. Она никуда не привела.

— На каком основании вы назвались штурманом?

Штурман, чтобы устоять, обеими руками взялся за стол:

— ...До школы прапоров я учился в мореходке, только...

Рубка вздрогнула от налетевшего шквала, и Володя выпрямился. Это был конец, но кончать следовало прилично.

— Ступайте в свою каюту. До порта вы находитесь под домашним арестом... Я постараюсь, чтобы вас не расстреляли.

Штурман хотел ответить, но не смог, не хватало дыхания. Раньше чем он успел отправиться, дверь раскрылась, и в нее вошел комиссар корабля:

— Товарищ командир, нас просят к товарищу Болотову.

— Есть! — Володя молча пошел за комиссаром.

Теперь нужно было прилично кончить. Самому всё исправить.

В каюте Болотова кроме него самого сидели Сейберт и Веткин. Володя спокойно подошел к столу и сел, положив фуражку на колени.

— Когда же мы придем в Новороссийск? — спросил Болотов.

— В таких случаях принято отвечать: своевременно или несколько позже.

— А ты ответь как-нибудь иначе, — посоветовал Сейберт.

— Видишь ли, — Сейберт был единственным строевым, и поэтому Володя обратился к нему, — я думаю, что мы придем несколько позже. По-видимому, наш пароход больше восьми узлов не печатает, а кроме того, мы взяли к югу, чтобы обойти минные поля. Ночью откроем берег и ляжем на норд. К утру придем.

Володин голос звучал совершенно естественно и спокойно. Болотов кивнул головой.

— Что ж ты говорил, что он до десяти ходит? — спросил еще не убежденный Веткин.

Володя пожал плечами:

— Поговори с механиком. Сам машинист — должен знать, в каком виде белые оставляют машины.

Это было правильно. С этим Веткин согласился.

— Смотри не задерживайся; чтоб к утру были на месте.

— Спокойной ночи, — ответил Володя, вставая.

Его собственная ночь спокойной не была. Он провел ее на мостике. Сколько раз гремел в его ушах отдаленный прибой, но всегда оставался только звон ветра. Сколько раз вставали в грезах нависшие глыбы смертельно близкого черного берега, но раньше чем он успевал скомандовать поворот, берег расплывался в светящихся петлях зеленой пены.

— Это фосфоресцация, — который раз поучал сигнальщик комиссара корабля, но комиссар не отвечал: комиссар напряженно следил за командиром.

Потом по целым минутам Володя заставлял себя не смотреть и не слушать. От этого галлюцинации исчезали, и становилось легче. Можно было думать о том, что глубины у восточного берега очень велики и что даже вплотную к нему можно вывернуться.

Но сразу же вспоминалось: берега нет. Два часа тридцать минут, а берега всё нет.

— Товарищ командир... — тихо заговорил комиссар.