Рассвет над морем

Постояв две-три минуты, Фредамбер вернулся к машине, сел и захлопнул дверцу. Шофер сразу дал газ. Теперь — по Базарной до Пушкинской и назад, на Николаевский бульвар. Маршрут был точно известен шоферу — он повторялся каждую ночь. И каждую ночь надо было останавливать машину перед домиком номер девять по Базарной улице. Зачем это было нужно хозяину, шофер не знал и спрашивать не имел права: он был солдат, хозяин его — полковник, начальник штаба армии.

5

Вернувшись в Воронцовский дворец, Фредамбер прошел в небольшую комнатку, сразу за канцелярией штаба. Здесь он и жил.

В комнатке стоял турецкий диван, два кресла и ночной столик.

Китель Фредамбер повесил на спинку одного кресла, бриджи, старательно расправив складку на колене, — на спинку другого Носки Фредамбер положил на радиатор, чтоб просохли. Фредамбер был старый холостяк — и, как все закоренелые холостяки, педантично аккуратен.

Покончив с раздеванием и оставшись в одной длинной, ниже колен, шелковой ночной сорочке, Фредамбер заботливо уложил усы под резиновые наусники перед маленьким походным зеркальцем, проглотил таблетку веронала и лег.

Укрылся Фредамбер серым солдатским одеялом.

Теперь, под одеялом, он не был уже ни хилым, ни плюгавым. Наоборот. Наусники молодецким изгибом поднимали усы кверху до самых глаз — и можно было подумать, что под серым солдатским одеялом лежит и в самом деле солдат, отдыхающий после выполнения сложного боевого задания.

Впрочем, «боевое» задание предстояло Фредамберу действительно сложное.

Надо было ежечасно блюсти интересы правительства Соединенных Штатов Америки.

Надо было делать это в границах пристойности по отношению к правительству Франции.

Надо было не забывать при этом и о себе: из всей этой мороки извлечь и для себя какую-нибудь выгоду.

Глава девятая

1

Утро Владимир Кириллович Винниченко провел в парикмахерской.

Мосье Серж, хозяин парикмахерской, сам подстригал бородку — предмет особых забот и гордости Владимира Кирилловича; мосье Жорж, старший мастер, выполнял процедуру бритья и производил общую стрижку; мадемуазель Фанн делала маникюр.

Мосье Сержа, который на самом деле был Костисом Христовасилисом Афанасопуло, Винниченко из атеистических соображений величал Костем свет Васильевичем. Мосье Жоржа, которого дома звали Самуилом Мойсеевичем, он называл Самойло Михайловичем. А к мадемуазель Фанн, которая в действительности была Фекла, Владимир Кириллович обращался не иначе, как «панна Текля».

Все это были плоды сложных лингвистических построений в результате тройного перевода имени с родного — через русский — на украинский язык, но лидер украинских националистов иностранщины не любил, и такая уж у него выработалась привычка — все имена перекраивать на украинский лад.

Мосье Серж, мосье Жорж и мадемуазель Фанн были старыми приятелями Винниченко…

Самуил Мойсеевич и Фекла были киевляне, с Подола, и до последнего времени работали в Киеве, в парикмахерской, что наискосок от Золотых Ворот на Владимирской, постоянным посетителем которой был Винниченко. В Одессу они уехали совсем не потому, что «бежали от большевиков» — разве они буржуи? — а просто потянулись за длинным рублем в город, где собралось народу видимо-невидимо, и был это именно тот «народ», который без фиксатуара и пилочки для ногтей не представлял себе существования: офицеры, генералы и разные аристократы. К тому же — и это было главное — Одесса вдруг оказалась чуть не в самом центре Европы, а к «европейской цивилизации» мосье Жорж и мадемуазель Фанн давно испытывали тяготение. Своему старому клиенту, и клиенту почетному, который не раз оделял их контрамарками на премьеры «Черной пантеры» и «Лжи» в театре Соловцова, они и обязаны были получением нужных пропусков на выезд из Киева, из-под власти директории. Винниченко стал теперь большим человеком — главой «республиканского правительства» директории, но старых приятельских отношений не порывал: националист Винниченко всю жизнь был демократом, даже социал-демократом, — и гордился своей связью с широкими народными массами, вот хотя бы с работниками бритвы и пилочки для ногтей.

Что же до мосье Сержа, то есть Костиса Христовасилиса Афанасопуло, то он был от дедов-прадедов истый одессит и от дедов-прадедов известный на всю Одессу «метр де барб», что означает «мастер бороды». Родословную своего тонкого искусства он вел от сеньора Леонардо, самого знаменитого в истории Одессы куафера еще времен Иосифа де Рибаса, а генеалогическую профессиональную документацию мог предъявить от Тринитэ и Лавиньота — куаферов пушкинских времен.

Не удивительно поэтому, что Владимир Кириллович, постоянно пекущийся о красоте своей исторической бородки, когда бывал в Одессе, не мог отказать себе в удовольствии отдать себя во власть ножниц мосье Сержа и узнать от него заодно все одесские новости.