Рассвет над морем

— Хотите — верьте, ребята, хотите — нет, у вас свои головы на плечах, но дело здесь и в самом деле запутанное. Экономические требования забастовщиков, конечно, совершенно справедливы, но есть тут и хитрость одна: сладкими речами глаза отвести. Были бы стачки под политическими лозунгами, ваше командование бросало бы забастовщиков в тюрьмы, а то и расстреливало бы, по законам военного времени. А стачек под экономическими лозунгами военное командование республиканской Франции запретить не может. Вот стачки и проводятся под экономическими лозунгами.

— Пусть меня крабы живьем съедят, — рассердился рыжий матрос, — но я все равно ничего не понимаю. Для чего же тогда стачки? Какая у них цель?

— Это стачки политические, — сказал Жак и взялся за кружку. — Глотнем, ребята, а то вино киснет.

Все выпили. Матрос, брат пехотинца, спросил:

— Политические? Какой им еще нужно политики?

— Народной! — отвечал Жак и снова поднял кружку. — Ваше здоровье!.. Народ демонстрирует свое единство, силу и свой протест.

— Погоди! — опять остановил его рыжий. — А чего ж хотят рабочие?

Жак поставил свою кружку на бочку, отодвинул ее и посмотрел на собеседников. Разговор развивался именно так, как надо, и подходил к кульминационному пункту. Верно ли он действовал? Имел ли право быть откровенным до конца? По тому ли адресу направлены его слова? И не подвох ли здесь опытного провокатора?

Мат росы и солдат смотрели на Жака, доверчиво ожидая ответа. Были они, кажется, славные и простые ребята — чистые сердцем и бесхитростные.

Глядя прямо на своих новых приятелей, Жак сказал:

— Рабочие хотят прежде всего, чтобы все вы, славные французские парни, убрались отсюда к чертям собачьим!

Он улыбнулся.

— К себе во Францию, домой, к женам и детям… Чего вы и сами хотите!

Четвертый матрос, который все время молчал, не проронив ни слова, только с любопытством прислушиваясь к общей беседе, вдруг угрюмо произнес:

— Похоже на то, что нас, ребята, собираются выгнать отсюда. Чтоб мне дома своего не увидеть, но нас здесь принимают не очень радушно.

Горбоносый Мишель с сердцем рубанул рукой воздух, и свирепо посмотрел на своего товарища.

— Что у тебя, глаза солью повыело? Или ты на дне моря живешь? Правды не видишь своим рыбьим глазом? Ехали мы сюда как герои-спасители, а приехали — смотрим, нас, моряков, в береговую полицию записали.

Жак внимательно вглядывался в горбоносого Мишеля. Был он из всех них самым горячим, уже с начала разговора высказывал свои мысли прямо и, кажется, сам уже начинал разбираться в обстановке. Его политические симпатии не вызывали ни малейшего сомнения.

Как бы в подтверждение этих мыслей Жака, горбоносый Мишель, опять рубанув воздух рукой — у него была такая привычка: подкреплять свою речь решительным и сильным взмахом руки, — прибавил:

— Будь я проклят, но если бы кто-нибудь вот так же приперся в Марсель, как мы с тобой сюда, я бы тоже, может быть, пожелал ему чертей собачьих на дорогу.

Четвертый матрос, который все молчал, нехотя огрызнулся:

— Да ну вас! Завели шарманку, хоть спать ложись. Ну, наврали нам, что идем гнать немцев. Не один ли черт? Будем гнать большевиков. Скорей бы только с этим покончить — и адьё. Вернемся — ты к Марте, а я к Сюзанн. Нас здешний народ еще и поблагодарит, что мы выгнали разбойников-большевиков.

— Большевики, большевики! — рассердился рыжий. — А ты знаешь, кто они, эти большевики? Пусть меня крабы живьем съедят, но я не знаю, что это такое — большевики!

Жак спросил молчаливого матроса:

— А где же эти большевики, которых вам нужно гнать?

Матрос, пожав плечами, нехотя ответил:

— Как где? На фронте. В России…

— А здесь их разве нет?

Матрос опять пожал плечами.

— Может быть, и здесь есть. Откуда мне знать?

— Есть и здесь! — компетентно заявил солдат. — Говорят, у них под городом банды: грабят, убивают людей, всех женщин хотят сделать общественной собственностью…

— Ну, это дело такое, — игриво подмигнул рыжий, — что, знаете, надо еще разобраться: может быть, здесь есть резон…

Все улыбнулись.

— Я думаю, это вранье! — возразил Мишель.

Жак обратился к молчаливому:

— Ты сказал, приятель, что рабочие должны быть благодарны за то, что вы собираетесь защитить их от большевиков?

— Ну конечно, — угрюмо отвечал тот, ему уже надоел этот разговор. — Кому охота, чтобы его терроризировали разбойники.

— А знаешь ли ты, что рабочие не хотят, чтобы их защищали от большевиков?

— Что ж, они сами разбойники? — уже сердито и грубо огрызнулся матрос.

— Нет, — отвечал Жак, — обыкновенные рабочие, такие же, как в Париже или Марселе. Но они сами большевики.

Минуту длилась пауза. Сердце у Жака колотилось. Не слишком ли далеко он зашел? Не чересчур ли откровенен? Не роет ли он сам себе яму?

Все с интересом смотрели на Жака.

— Ну, уж это ты перехватил! — сказал солдат.

Брат его, матрос с усиками, тоже поддержал, сказав примирительным тоном:

— Перехватил! Никогда не поверю, чтобы все здешние рабочие были разбойниками по натуре. Может быть, и есть, но чтобы все…