Рассвет над волнами

Среди них был и капитан-лейтенант Мынеч, прибывший на корабль за несколько часов до отплытия. Профир знал его — о нем на флоте ходила молва как об опытном моряке. Рассказывали, что он плохо слышит — якобы оглох от грохота двигателей. Это был массивный человек, который почти постоянно мял в коротких, словно обрубки, пальцах ком ветоши или тряпку неопределенного цвета. Говорил он мало. В основном он пользовался двумя словами: «Да» и «Понял» или же фыркал себе под нос, если был чем-то недоволен.

В первый же день службы Мынеча на корабле забарахлил двигатель. Облачившись в черный халат, лопавшийся на его широких плечах, он спустился в машинное отделение. Несколько раз, словно вокруг невиданного зверя, обошел вокруг двигателя. Потом уверенно подошел к щитку и решительно нажал на кнопки. Ко всеобщему удивлению, двигатель подчинился полученной команде. Если до этого он капризничал, чихал, захлебывался, тарахтел, то теперь стал работать ровно, без фокусов. Знающие дело матросы поняли, что перед ними мастер — золотые руки, и с восхищением наблюдали за его действиями. Двигатель по-прежнему работал без перебоев. Мынеч нажал на рукоятку ускорения, и машина взревела, словно разъяренный зверь. Этот рев заполнил весь отсек и проник через перегородки в рулевую рубку. Услышав его, Кутяну, стоявший рядом с Профиром, вздрогнул и хотел было броситься узнавать, что случилось, но командир сказал спокойно:

— Оставайся на месте, там капитан-лейтенант Мынеч.

Механики, свободные от вахты, собравшись позади офицера, следили за ним. Доведя обороты двигателя до предельных, когда все вокруг задрожало от рева, он сбавил обороты — так, на полном ходу удерживают вожжами горячего жеребца. Машина продолжала работать в полную силу. Повторив операцию несколько раз, Мынеч, постепенно сбавляя обороты, остановил двигатель, вытер ветошью руки и записал в журнале: «Двигатель работает нормально», потом расписался: «Капитан-лейтенант Марин Мынеч», В показавшейся неестественной после грохота тишине он обратился к стоявшим неподвижно матросам:

— Хм, теперь надо обтереть его, — и принялся тщательно вытирать двигатель, и все молча приступили к работе.

Мынеч оставался внизу, в машинном отделении, три вахты подряд — двенадцать часов. Собрав механиков, распределил их по вахтам и подал список на утверждение командиру. Теперь он мог уходить, было кому присмотреть за работой двигателя, но на палубе он не появился. Наблюдал за приборами, прикладывал руку к кожуху машины, словно желал почувствовать ее пульс, потом садился на ящик для инструментов возле щитка управления.

Когда корабль ударился килем о дно, он поднялся и остался стоять неподвижно, будто прилип к железному настилу. Остальные матросы содрогнулись — темная волна страха захлестнула их души. Капитан-лейтенант Мынеч застыл на месте, ухватившись за рукоятки, будто слившись с двигателем в единое целое. И только когда после нескольких рывков «Мирча» снова начал ритмично подпрыгивать на волнах и возобновился плеск воды об обшивку, Мынеч подал знак вахтенному механику встать у щитков, а сам вышел на воздух, на палубу. Механики гордились мужеством Мынеча. Казалось, остановись двигатель — и капитан-лейтенант рухнет рядом Он словно и жил только ради того, чтобы двигатель работал безотказно.

* * *

Поднявшийся на борт лоцман-турок не умолкал ни на секунду, и, только когда корабль вошел в пролив Босфор, он несколько успокоился. Турок не переставая хвалил румынский флот и румынских моряков. Причиной тому, возможно, была бутылка цуйки, которую Профир предусмотрительно поставил на виду. Заметив ее, лоцман произнес, улыбнувшись в усы:

— Румынски цуйка — файн напиток.

Турок был скорее нордического, чем восточного типа: у него были белокурые волосы, голубые глаза. Похвалив румынскую цуйку, он признался Профиру, что, хотя работает лоцманом уже одиннадцать лет, впервые видит корабль такого типа выходящим из Черного моря. Профир улыбнулся и ответил не по-английски, как можно было ожидать, а по-турецки:

— Теперь не раз увидите.

Лоцман посмотрел на него удивленно, но понял, что тот не шутит. В порту Чанаккале турецкий лоцман сошел, не забыв адресовать Профиру извечное пожелание моряков всего мира:

— Попутного ветра!

И Профир дружески ответил ему:

— И тебе, моряк!

* * *

Медленно опускалась ночь. По обеим сторонам пролива выступали из темноты сонные высокие берега. То тут, то там в редеющей предутренней мгле мерцали слабые огоньки. По склонам, спускающимся к воде, просматривались редкие домики. Вокруг царила глубокая тишина. Конвой медленно скользил по водной дороге между европейским и азиатским берегом Турции. В этом месте через пролив Дарданеллы открывался узкий проход в Эгейское море, что требовало от мореплавателей внимания и умения.