Рассвет над волнами

— Я давно порвал с поэзией. Она больше не приносит мне удовлетворения. Я хочу охватить самые значительные отрезки жизни, рассказать о том, что в ней происходит, показать судьбы людей, которые живут, любят, страдают и радуются, — словом, все как в жизни. Что касается разговоров о гибели искусства, я бы посоветовал вам не вторить модным теорийкам. — Джеорджеску-Салчии хотелось все наконец поставить на свои места. — Искусство будет жить, пока в человеке живет тяга к прекрасному. Если человек не понимает абстрактной живописи, это вовсе не значит, что он не разбирается ни в какой живописи.

— Почему же сейчас никто не рисует как Рафаэль? — спросил старик.

Ион Джеорджеску-Салчия вдруг почувствовал бесполезность этого спора. У Эдуарда Пуйкэ свои взгляды, ну и пусть он остается при них. Зачем ему что-то навязывать? А он, Джеорджеску-Салчия, едва покончил с одной дискуссией, высказал свою точку зрения, как тут же ввязался в другую, такую же бессмысленную. Нет, лучше пойти погулять на улицу, посмотреть на лица людей. Уже давно его любимым занятием стали литературные упражнения — рисовать несколькими словами психологический портрет…

Эдуарда Пуйкэ не расстроило, что вопрос его остался без ответа. Опираясь на подлокотники кресла, он наклонился к учителю!

— А как насчет моего предложения? Уж раз я оторвал вас от работы…

— Я бы с удовольствием, — улыбнулся Джеорджеску-Салчия, — только сегодня вечером…

— Знаю, вы заняты, — не дал ему договорить старик и просящим голосом продолжил: — Одну коротенькую партию, на мизерную ставку…

— Сожалею, но придется отложить до другого раза. У меня… назначена встреча. Через полчаса. — И чтобы придать убедительность своим словам, он затянул галстук и начал застегивать манжеты рубашки. — Дождь уже, наверное, перестал?

— Думаю, что да. Летний дождь короток. Вы идете в город?

— Да…

— А, сердечные дела! — понимающе закивал старик. — В таком случае не буду настаивать на своем предложении. Проведу вечер у телевизора. — И он маленькими шажками, шаркая домашними тапочками, направился к двери. Там старик остановился и, будто про себя, проговорил: — После концерта будет фильм. Сентиментальный.

— Очень жаль, что не смогу его посмотреть, — притворно посетовал учитель.

— Тогда… Еще раз тысячу извинений за беспокойство. До свидания.

— Всего доброго, дедушка Эдуард.

— Желаю вам успеха! — сказал старик, выйдя за порог и отрешенно глядя на лестницу в надежде увидеть кого-нибудь из соседей. Но лестница была пуста.

Джеорджеску-Салчия закрыл за Эдуардом дверь, вернулся в комнату и сел в кресло. Поступать так со стариком, наверное, было бессердечно, но ничего не поделаешь. Он вспомнил детскую сказку о Холодном Сердце — принце, на которого было ниспослано проклятие, чтобы он не смог влюбиться, чтобы не был способен на какое-либо чувство, пока… Пока что? Сказка как все сказки. Условие обычное: пока его не полюбит принцесса. И конечно же, все так и случилось. Тогда, в детстве, Ион не понял скрытой горечи этой сказки. В памяти остался лишь бой принца с драконом. Только бой, и больше ничего. Наградой за победу стала дочь императора, и все кончилось свадебным пиром, как всегда кончается в сказках. Вот и все. Ни тени грусти не запечатлелось в памяти.

Может, и он, Джеорджеску-Салчия, в какой-то степени Холодное Сердце? Тогда где же его принцесса? Кто согласится сыграть эту роль? Где та женщина, которая сможет понять его поэтическую натуру, причину вспышек и молчаливой задумчивости, сможет не обращать внимания на многие прозаические мелочи, из которых состоит жизнь? Тут Джеорджеску-Салчия вспомнил, что опять не заплатил за телефон. Где эта женщина? Для Паулы он безусловно был Холодное Сердце. Он для нее ничего не значил, и его кратковременные измены были отместкой за это. Конечно это аморально, но разве не более аморально заставлять себя слушать глупости и растрачивать свои порывы на ее холодное безразличие. А те, другие, что были у него за эти пятнадцать лет, ровесницы Паулы, — Мия, Мирелла, Миора, Нуци и Жени? Может, одна из них и была той женщиной? Нет, они оказались всего лишь промелькнувшими тенями на фоне его бесцветного существования.

А может, та чиновница, которая приехала на море по туристической путевке и видела в нем лишь партнера, чтобы по возвращении домой небрежно обронить: «Загорела, развлеклась, каждый вечер ходила на танцы, познакомилась с одним типом», была женщиной, способной постичь тайны души и разморозить сердце проклятого принца? Ну и что он выбрал? Задав себе этот вопрос, Джеорджеску-Салчия поднялся из кресла и подошел к окну.

Воспоминания. О некоторых говорят: «Живет воспоминаниями». Неправда. Воспоминания — это не более чем сожаление о прошедших годах, о том, что жизнь уходит, а ты не сумел выстроить ее так, как хотелось, — упустил однажды свой шанс, сделал неверный шаг, и жизнь утратила смысл. А теперь остается только сетовать: если бы тогда-то я был порешительнее, если бы из тех двух вариантов выбрал самый верный, если бы не терял времени на… Если… если… если… К чему все это? Какая с того польза?