Рассвет пламенеет

— Ничего, скажет, что надо, — возразил Рождественский.

Через некоторое время радист сообщил:

— Первое: до каких пор ей оставаться здесь? А где — не говорит.

— Что еще?

— Просит подтвердить районы разведки.

Прикурив от недокуренной папиросы, Степанов промолчал, задумавшись. Но у Рождественского внезапно возникло подозрение.

— Странно, — проговорил он, — район разведки ей был указан совершенно ясно.

— Ничего странного, — сказал Степанов. — Кудрявцева нервничает, она осталась одна…

— Стойте! — вскрикнул Рождественский. — Возможно, вам отвечает противник! Спроси у него, что случилось с бараном, который отстал от стада.

В то время, когда радист непрерывно повторял: «Что случилось с бараном, который отстал от стада, что случилось…», Рождественский шепнул Степанову:

— Об этом знает только она, только она. Ну что, радист?

— Ни звука! Не отвечает… — с досадой проговорил радист.

— Это, значит, не Лена, а другой кто-то, раз она не знает, что барана волки слопали! — убежденно проговорил Рождественский. — Кудрявцевой указано: находиться в Ищерской. Если же спрашивают о районах, это означает, что вражеской контрразведке неизвестно местонахождение нашей рации.

— Пожалуй, — согласился Степанов, удивленно глядя на Рождественского. — Ну, а вопрос о том, до какого времени ей находиться?

— Простачков ищут, — сказал Рождественский. — Когда-де, мол, рассчитываете занять станицу!

Степанов заметил радисту:

— Учитесь, эфирный лазутчик!

И улыбнулся Рождественскому.

— Идемте, сегодня утром Кудрявцева сообщила о вашем сыне.

— О Яше? — чуть слышно переспросил Рождественский, сдерживая дыхание. — О моем сыне?!

— Да, о нем, — рассеянно повторил Степанов, видимо, думая уже о чем-то другом. — Мальчик живет, — как это она сообщает? Да, он усыновлен каким-то Федором рыжим. Вы знаете этого Федора?

— Яша у Федора? — еле шевельнул губами Рождественский, словно вслушиваясь в биение своего сердца. — Это он стоял в огороде — худенький, странный… сыночек!

* * *

Сколько времени ждал Рождественский этой минуты! Наконец-то он прибыл в свой батальон! Симонов еще издали увидел Рождественского, бросился к нему навстречу и, сдерживая нахлынувшую радость, жмурясь лукаво, протянул ему руку.

— Получается лучше, чем ожидаешь! — громко сказал Андрей Иванович. — По секрету скажу, ты явился, дорогой мой, как нельзя более кстати. Ну, здравствуй! Мы слышали про твои мытарства, Саша.

— Обыкновенное дело, Андрей Иванович, — ответил Рождественский. — Я не ожидал иного, идя в пески. Как дела тут у вас?

— Сам видишь, — «обсушиваемся», боеприпасы пережигаем.

— Дома я, наконец! — с облегчением сказал Рождественский. — Знаешь, Андрей Иванович, страшно соскучился по батальону.

— Давай рассказывай, — требовал Симонов, — обо всем, без малого два месяца не было тебя.

Рождественский был рад увидеть своих людей, таких близких его сердцу. Он и Симонов спустились в тесный окоп и, выглядывая из-за чахлой полыни, старались рассмотреть, что происходило в расположении противника.

— Дзоты, блиндажи повсеместно. Они связаны между собой ходами сообщений в виде глубоких траншей, — тихо сказал Рождественский. — Свое начало берут от самого Терека. От железной дороги и до реки по обрывистому бугру проволочные заграждения.

— Близко ли к станице?

— Линия обороны проходит километрах в трех от Ищерской. Она простирается по отлогим буграм на север, в глубину степи. Конечно, там реже, слабее всякие траншеи и окопы. Но в песках достаточно сконцентрировано войск. Потом, Андрей Иванович, ты слыхал о корпусе генерала Гельмута Фельми?

— Но ведь Фельми метит в Иран?

— А будет туго — могут бросить корпус и против нас.

Вопросам Симонова, казалось, не будет конца. Весь этот день они не расставались. Симонова интересовало все, что делается в тылу врага. Рождественский расспрашивал о недавних боевых действиях. Он уже познакомился с батарейцами, побывал у Дубинина, у минометчиков и в санпункте. А вечером сказал Симонову:

— В окопы теперь пойду. Меня интересует моральное состояние солдат, Андрей Иванович. И хочу повидаться с Петелиным.

…Казалось, он нисколько не изменился, увлекающийся, нетерпеливый и решительный Петелин. Когда они встретились, Рождественского даже смутила шумная радость лейтенанта. Ему еще не приходилось видеть Петелина таким счастливым.

Рождественский рассказал о своих мытарствах в разведке, а Петелин не мог оторвать от него взора, словно завидовал всему, что он пережил. Но как только Рождественский спросил о потерях, Петелин вспылил.

— Что-то часто стали говорить об этом! — сказал он. — До многих из нас очередь дойдет. Но не скажешь же самому себе: «Брось, не воюй». А Грозный рядом — там для всей страны люди добывают нефть. Если мы начнем жалеть себя, что будет тогда с нашим тыловым народом? Другой повесит котомку за плечи и пошел! А куда?

Издали донеслось гудение моторов. Поворачиваясь на звук, Петелин выглянул из окопа. С тыла, из-за кромки бугра, звено за звеном появились бомбардировщики. Они шли тройками, тяжело обвисая над степью. По земле впереди самолетов быстро передвигались тени.