Рассвет пламенеет

— Искренне удивляюсь тому, что не питаю отвращения к этому Ткаченко. А ведь следовало бы, навязчив он до невозможности. Порой глядит на меня маслеными глазами, потом вдруг задумается. У вас вот, Андрей Иванович, усики щеточкой, седеть начинают, а у него еле-еле намечаются — светлорусые, почти золотистые. Вы не обратили внимания?

— Нет, — сдержанно ответил Симонов. — Его усами не интересовался. Невдомек было, что «золотистые» усики со временем привлекут внимание…

— Вы смеетесь, Андрей Иванович?

Медленно шагая рядом с Магурой, Симонов глядел перед собой. В душе у него кипело.

— Не смеюсь я, Тамара Сергеевна. Очень внимательно слушаю вас. Слушаю и думаю, что иногда с человеком может твориться такое, с чем он справиться, совладать бессилен, будто им управляет чужая, а не его воля. Зачем ему надо, этому человеку, обманывать себя? Вырастет у него чувство к другому человеку — вместо того, чтобы честно признать это, он продолжает прятаться, двоиться… К чему?

— Да что вы! — отмахнулась Магура. — Откуда оно могло взяться, чувство такое?

— Может быть, это и не чувство, а игра? — вдруг сказал Симонов и быстро, пытливо заглянул Магуре в лицо.

Но Магура, очевидно, не поняла вопроса. Все с той же простотой и равнодушием она продолжала:

— Всякой женщине, так же, как и мне, наверное, приятно, когда за нею ухаживают. Но это же совсем, совсем не то, о чем вы подумали, Андрей Иванович. Очень интересно наблюдать, когда у вашего брата разыгрывается воображение.

Симонов не любил отступать, не умел исправлять резко высказанное. Он никогда не хлопал по плечу солдата или командира ради того, чтобы расположить их к себе. Перед близкими ему людьми не произносил слова «извините», если даже делал им больно. Но угадывалось, что за внешней его грубостью всегда скрывается искреннее чувство. Вот и сейчас он спросил напрямик:

— Зачем вы хотели свести меня с майором Ткаченко?

— Свести с майором — никогда! — запротестовала она.

— А что означает ваша записка? — Симонов полез было в карман. — Как вам известно, я вышел из такого возраста, чтобы в кошки-мышки играть. Я покажу вам…

— Не трудитесь, — строго сказала Магура. — Интересного человека увидите. Идемте быстрей.

«Интересный человек» сидел на носилках, слегка наклонившись набок и выставив вперед забинтованную ногу, придерживая ее повыше колена. Хотя лицо его казалось застывшим, сам он всем телом точно нарочно выказывал свою психическую неуравновешенность, — плечи его подергивались, пальцы рук нервно шевелились, весь он был словно наэлектризован. Взглянув на майора, пленный офицер рванулся с носилок. Но Магура помешала ему встать.

— Сидите! — сказала она, повелительно указывая на носилки. — Эта необходимость для раненых у нас совершенно исключается.

— Разве он говорит по-русски?

Магура утвердительно кивнула головой.

— Танкист? — спросил Симонов.

Глядя на Симонова во всю ширину воспаленных глаз, пленный молчал.

— Тамара Сергеевна, когда он попал к вам?

— После танковой атаки.

— А как он попал?

— Расскажите, Шапкин.

— Разрешите, товарищ гвардии майор, обратился военфельдшер Шапкин. — Я знаю, как он попал.

Шапкин поправил на голове пилотку и начал залихватским тоном:

— Танк этого, — он кивнул на пленного, — выворотился из-за бугра. Вглядываюсь, — на броне белой краской слон намалеван. Режет с ходу прямой наводкой. А тут батарея наша… Лейтенант Игнатьев пушечку круть стволом к этому слону — ба-бах! Прямо в бок — искры, мать честная… — Слон-то, как слепой, водит хоботом. А ему второй раз — ба-бах! Эх, пламя-то из этого слона… А Игнатьев кричит: «Еще разок по башне!» Врезали ему в третий раз — тут прислуга и поперла из танка.

— Это интересно, Шапкин. Вот как офицер попал?.. Прислуга же перебита была?

— Товарищ гвардии майор, оказывается, что не вся перебита. Командир добрался до высоты. Удрать хотел — не вышло, осколочное ранение в ногу. Го-ордый, со мной не разговаривает.

— Что же это вы, господин прекрасный, не желаете говорить с военфельдшером? — обратился Симонов к пленному.

— Я есть офицер немецкой доблестной армии, буду говорийт русский старший офицер.

Симонов многозначительно подмигнул, обмениваясь с Магурой взглядом.

— А я и есть старший русский офицер, — холодно бросил комбат.

Откинув голову, пленный долго глядел на майора.

— Что я должен говорийт?

— Когда ваш чертов Клейст будет убираться с Кавказа?

— Когда ему разрешийт фюрер!

— Никак не раньше?

Пленный промолчал.

— А какие пехотные части стоят против нас? И какие переброшены за Леднево в пески?

Пленный не отвечал. Лицо его с синеватыми прожилками было обращено к майору, но холодные, остекленевшие глаза смотрели куда-то вдаль. Темные, испачканные мазутом волосы слиплись и торчали в разные стороны острыми колючками. Злой рот был крепко сжат, и губы вздрагивали.

— Думаешь, что ты у нас первый? Хочешь, я расскажу, какие у вас здесь части?

Офицер упрямо отмалчивался.

— Чем же он «интересный человек»? — повернувшись к Магуре, с упреком спросил Симонов. — Ну, молодчик, придется тебе заговорить в другом месте. Тамара Сергеевна, отправьте в штаб полка.