Рассвет пламенеет

— Ты будешь отвечать мне? — домогался Вепрев.

Голос его дрожал. Поняв, что Серов нарочно отмалчивается, Вепрев насупился и отвернулся в сторону.

В это время гитлеровцы подняли пехоту. Вепрев высунулся из окопа и дал три-четыре короткие очереди из автомата.

— Невозможно доплюнуть из наших игрушек, — раздраженно проворчал он, опускаясь на дно окопа.

— Потерпи, подлезут поближе, — сказал Серов.

— А что нам остается делать? — подхватил Вепрев. — Наша такая участь: мы в чужой хате: «Ходите осторожнее, пожалуйста, не скрипите половицами». Ясно тебе?

— Нет, не ясно, — отозвался Серов.

— Не ясно?! — Вепрев задумался. — Да ведь мы же артиллеристы! Какой для нас подвиг, допустим, с этой пехотой?!

— Ты погляди, погляди, как режет наша пехота! — зашептал Серов. — Бегут фрицы, а их из пулемета! Эх, поделом вам, гады! А… валятся!

Вепрев наблюдал с минуту и опять опустился на дно окопа.

— Бегут они правильно. Не люблю кривляться. Лег на боевой курс, полный вперед! Меньше пуль нахватаешь.

— О! — воскликнул Серов. — Уже прижали их е земле! Сейчас дадут задний ход — смотри!

— Ну, скажи ты мне, — не слушая друга, продолжал взволнованно Вепрев, — разве мы в своей гавани бросили якорь?

— Сиди! — не выдержав, вскрикнул Серов. — Хочешь подвигов? Будет эта возможность. С пользой для дела и здесь можно собой пожертвовать. А пока жди, подвернется случай… До Каспия далеко, а ты рвешься! Не понимаю, чего ты от меня хочешь?

— От тебя? Слово «хочу» я не сказал. В моем положении я не должен «хотеть»! не предусмотрено полевым уставом.

Неожиданно в окоп свесилась русая голова Рождественского.

— Привет черноморцам! Воюем?

Вепрев сел на корточки, его голова выдвинулась над окопом.

— Всунули нам ремесло кротов, — уныло начал он сразу, — воюем, нечего сказать!

Опытным глазом Рождественский окинул окоп.

— Друзья, окоп у вас дрянь! — прервал он Вепрева. — Вы же тут не на даче. Сделали длинный, как шпала, а глубина в полметра. Так нельзя ожидать танки противника. Придется вам сейчас же углубить свою крепость.

Вепрев многозначительно сощурил глаза:

— Полюбопытствовать разрешите?

— Да, пожалуйста.

— А вы что, собственно, за начальство будете?

— Я комиссар батальона. К сожалению, не располагаю временем, чтобы поговорить с вами. Но мы еще встретимся. Счастливо оставаться, друзья. — Он отполз на два-три метра и вдруг возвратился. — Морячки, скажите-ка мне, обед вы получали сегодня?

— Один тут ползал с термосом, — ответил Серов. — Ну, и к нам подрулил. Накормили сытно, спасибо.

— А боеприпасами как обеспечены?

— В первой роте дали по норме.

— Не забудьте углубить окоп, — и Рождественский уполз, шурша в траве.

Как только шорох затих, Вепрев, улыбнувшись с лукавинкой, спросил у Серова:

— Как думаешь, друг мой Сеня, насчет окопа?

— Приказано, Митя! А боевой приказ — дело, окропленное святой водичкой, — сказал Серов, доставая шанцевый инструмент, которым снабдил их предусмотрительный Холод. — А ну, отвали-ка в угол, начинаю копать.

— Эх, друг мой Сеня, мочалка ты, а не моряк. Из тебя любой пехотинец может скручивать трос.

Вепрев ворчал уже без горячности, усталым и тусклым голосом. Но Серов не отзывался; поплевал сначала на одну, потом на другую ладонь и принялся за работу. Вепрев не выдержал:

— Давай и я свою лепту внесу. — Серов молча передал лопату. — Буду наворачивать, этак метра на два. Зимовать собираемся. Только из чего б это крышу устроить?

— Зимовать не придется, а танки встречать окоп наш неподходящий в данном состоянии, — ответил Серов, закуривая и посмеиваясь. — Работенка для меня — дело привычное. А ты что, мозолей боишься?

Вепрев ничего не ответил: мозоли на руках — явление привычное в его трудовом прошлом. Он поэтому насмешку Серова пропустил мимо ушей. Ведь где-то и когда-то, — это было до службы на корабле, — он рубил лес, строил в тайге проезжие дороги, потом работал у пилорамы на лесозаводе, пока не попал грузчиком на пристань, откуда и был призван во флот. Служба на боевом корабле ему понравилась, и артиллерист из него стал неплохой. Однако в силу ряда личных несчастий, исковеркавших его жизнь, с самого детства он рос в отрыве от коллектива. Включиться в коллектив, доверчиво принять складывающиеся в данном коллективе определенные порядки для Вепрева означало ограничить свободу своих мыслей. Это обязывало бы его отказаться от уже сложившихся привычек и причуд.

Он словно нарочно всегда стремился выставить напоказ свою независимость от всех и всюду и сдружился только с Серовым, хотя тот и называл его «стихией» или «братишкой» и пытался иногда сдерживать и предупреждать его резкие, порой бессмысленные поступки.