Рассвет в 2250 году

Вновь вернувшись под крышу музея, он издал вздох облегчения и положил чужака на одеяло. Глаза парня снова открылись, и на этот раз в их темно-карих глубинах зажегся огонь разума. Охотник был очень молод. Ему было не намного больше лет, чем самому Форсу — несмотря на его рослое тело и широкие, мускулистые плечи. Он лежал, с бесконечным терпением следя за тем, как Форс развел костер и приготовил бальзам, но ничего не сказал даже тогда, когда Форс начал обрабатывать его рану своими грубыми хирургическими приемами. Кол рассек кожу плеча, образовав рваную борозду, но, как с облегчением заметил Форс, он не сломал ни одной кости. Если не разовьется заражение, чужак выздоровеет. Обращение Форса с этими разорванными мускулами, должно быть, причиняло чужаку мучительную боль, но он не издал ни звука, хотя, когда Форс наконец закончил, на нижней губе чужака появились красные пятнышки. Он указал здоровой рукой на сумку у себя на поясе, и Форс расстегнул ее. Он достал мешочек из белого материала и толкнул его в руку своего спасителя, показав большим пальцем на кружку с водой, которой Форс пользовался во время своей хирургической операции. В мешочке находился грубый коричневый порошок. Форс налил свежей воды, разболтал в ней часть содержимого мешочка и поставил кружку на огонь. Его пациент кивнул и улыбнулся. Затем он ткнул себя в грудь указательным пальцем и произнес:

— Эрскин…

— Форс, — произнес горец, а потом указал на кошку и добавил: — Люра.

Эрскин кивнул головой и произнес несколько предложений глубоким, почти раскатистым голосом, в котором звучали барабанные нотки. Форс нахмурился. Некоторые из этих слов были похожи на его собственные слова. Но акцент, однако, был чужой — налицо было слияние соответствующих звуков. Он, в свою очередь, произнес:

— Я — Форс из клана Пумы с Дымящихся Гор, — он по пытался передать значение своих слов жестами.

Но Эрскин вздохнул. Лицо его было истощенным и усталым, глаза утомленно закрылись. Он явно не мог сейчас говорить связно. Форс оперся подбородком на ладонь и уставился на огонь. Все это круто меняло его планы. Он не мог уйти и оставить Эрскина одного, не способного позаботиться о себе А этот великан не сможет путешествовать еще не один день.

Кипящая вода начала испускать ароматный запах — необычный для его ноздрей, но соблазнительный. Он понюхал пар от ставшей коричневой воды. Когда жидкость стала совсем темной, он рискнул снять кружку, чтобы охладить ее. Эрскин пошевелился и повернул голову. Он улыбнулся при виде поднимающейся от воды струйки пара и жестом дал понять Форсу, что когда раствор будет готов, он его выпьет. Должно быть, это было лекарство его народа. Форс подождал, попробовал осторожно кончиком пальца, а затем приподнял темную голову чужака на согнутой руке, держа кружку у его искусанных губ. Половина жидкости исчезла во рту прежде, чем Эрскин сделал знак, что с него хватит. Он предложил попробовать и Форсу, но одного горького глотка хватило, чтобы удовлетворить любопытство горца. Вкус у этого напитка был намного хуже, чем запах.

Весь остаток полудня Форс был занят. Он пошел с Люрой на охоту и принес лучшие части туши оленя, захваченного ими врасплох у края озера, а также несколько поднятых Люрой из травы перепелок. Он притащил большое количество хвороста к тому, что у него уже было, а также ягоды, которые он нарвал с колючих кустов. И когда наконец он уселся рядом с костром и вытянул зудящую ногу, то смертельно устал. Но теперь у них были запасы на несколько дней. Кобыла была склонна к бродяжничеству, так что он запер ее на ночь в одном из коридоров музея.