Рассвет в декабре

Я ей рассказывал раз за разом, как у меня там получилось с капитаном, когда после лагеря меня подобрали наши солдаты… Я ведь ко всему вдобавок тогда было оглох, в самый последний день. Солдаты меня с ложки кормили понемногу кашей, чтоб я с голодухи не объелся. Радовались, когда слух вернулся и я стал им за переводчика… Тогда переводчики позарез были нужны, и я при штабе работал, и все было хорошо, как вдруг их погрузили в эшелон и отправили, не знаю — на расформирование или на Дальний Восток. Я даже не понял. И вдруг опять остался один… в такой местности, где я никого не знал и меня не знали. Это понятно. Начальник штаба мне выдал удостоверение или справку, где, при каких обстоятельствах и в каком положении они меня подобрали, и благодарность за работу переводчика, все точно, четко, убедительно, и подписи с печатью.

И вскоре по пути домой, война-то с Германией уж кончилась, попадаю я, нормальным образом, на контрольный пункт и предъявляю свой документ и выкладываю капитану историю моей жизни, рассекаю грудь и выставляю обнаженное сердце, капитан покачивает головой и ухмыляется, и я подыгрываю, позволяю себе кое-какие слегка ироничные замечания по поводу нескладности и неудачливости моей личности, даже пускаюсь в подробности психологического порядка. Нелестные для себя. Лицо у капитана русское, простое и такое мне симпатичное, что, хотя он мне два уже раза сказал: «покороче…», «короче», я, в моем восторженном состоянии, не могу остановиться и про все ему описываю, чувствую — слезы на глазах, и при этом в глубине души я уже понимаю: тут что-то не так, не то я говорю — и начинаю путаться, повторяться, а он вглядывается в лицо, в мои постыдно мокрые глаза и говорит:

— Это еще что!.. Вчерашний день у нас тут одни давал слезу, хоть пол за ним подтирай, до того свои несчастья и страдания за Родину расписывал. Оказался особого отряда полицай с тремя наградами за карательные операции. Так что, ты, значит, в лагере переводчиком у фашистов работал?.. Что ж ты замолчал? Тут же в справке написано: переводчиком, или как?

И бегло так снова проглядывает мою справку из воинской части, будто не разобрался еще. В этой справке вся моя судьба, и мне, дураку, это понимать надо было, а я вместо этого взбунтовался, нагрубил и наговорил черт знает чего. Он меня и отправил обратно к другим непроверенным в барак, в себя прийти и проветриться, а мою судьбу он сложил вчетверо, вложил в папку и задвинул в ящик письменного стола.

Однако не успокоился я, а возненавидел этого капитана, и более всего именно за то, что я ему душу открывал и сам растрогался ему на посмешище. Он это, конечно, чувствовал и, как бы сказать, стал мне отвечать взаимностью, просто так, по-человечески… такая у нас обратная связь установилась. Сейчас я это свободно и безобидно вспоминаю, а тогда меня за горло душило: ничего мне не надо, ни документов, ни разрешения следовать на место прежнего жительства, мне — одна только немедленная и полная справедливость требовалась… Легко сказать, справедливость! Простая обыкновенная правота в каком-нибудь деле и та часто на виду не стоит, как столб, до нее доискиваться надо…

Алексейсеич запнулся, хотел было улыбнуться, но только покривил губы. Нина догадливо поднесла ему в поильнике душистое прохладное лекарство, и он отпил несколько глотков.

— Потом я часто замечал, что вовсе не редкость: завяжется спор, конфликт — даже совсем не личный, а между двумя учреждениями… заводами. И оба руководителя друг друга в глаза никогда не видали, они бумажки только подписывают, и им ни убытка, ни выгоды личной ни крошки от их спора не будет, а бумажки делаются все язвительней, все их становится больше, и хотя, если б сразу разобраться, все дело-то потушить можно было очень легко, оно все больше разгорается, и вовсе тут не «честь мундира», как принято называть, а возникла и растет обыкновенная личная, упрямая ненависть, борьба двух людей… Вот так и у нас с капитаном. Поединок слона с моськой.

Я решился генерала требовать. Генерала никакого нет, есть подполковник. Желаю лично изложить обстоятельства подполковнику, и по ночам я сочиняю и воображаю свой разговор с подполковником, и он то все понимает с первого слова, то наоборот — оказывается моим врагом и тому подобное. А наяву: приходит старшина со списком на фанерке и показывает ногтем, где надо расписаться в получении пайка, посадочного талона на поезд, в эшелон. Я ничего не желаю знать, нигде не согласен подписываться, пока не увижу подполковника. Меня толкают товарищи, в загривок сзади тычут: расписывайся скорей, дурак, ведь в Россию едем…