Рассвет в декабре

Может быть, вовсе не точно теперь мне вспоминается весь тот вечер и все разговоры. Только про ангелов помню очень хорошо… Тогда там уже мало кто кого слушал, все вокруг пошло расползаться в разные стороны… и каким-то образом оказались мы с ней одни, вдвоем. Какая-то комнатка, что кругом, ничего не помню, но сидим мы друг против друга, смотрим и стараемся понять, что это вот именно мы и мы почти уже вместе, всего два шага пас разделяют, но мы никак поверить в это не можем. Говорим незначащие слова:

— Вот мы с тобой и встретились все-таки!

— Да, — говорю, — а ведь это просто чудо. Правда?

— Еще бы не чудо. Писала-писала, все узнавала твой адрес, снялась да приехала и вот целый год живу здесь. Разве не чудо?.. Я почему-то про тебя мечтала, что только бы мне тебя увидеть и весь мир перевернется, а смотрю и не знаю: ты ли это? Говорю себе: он, он, смотри, дура, ведь это он! Хочу обрадоваться, кинуться к тебе и споткнусь, как о высокий порог, так и замру. Потом что-то покажется, проглянет в тебе, и у меня вот тут… под сердцем, захватит от дурацкой радости: ох, узнала! Узнала!.. И опять потеряю… По всему, мне давно надо бы думать, что ты не жив, я почти и верить перестала, а все узнавала, писала… мало кто в живых остался… А все поверить не могла, как это так, нету на свете этих глаз, что мне в самую душу глядели… когда мы на том свете, перед смертью, на самом ее пороге, на том балконе… Я ведь даже молилась, пускай ты меня позабыл, пускай ты к своей жене вернулся, видишь, я все про тебя узнала, и живешь довольный, веселый, пускай, а молилась — только бы жив!.. И думала, когда жизнь пройдет, буду помирать, перед смертью тебя позову и ты чудом придешь, а мне бы только еще разок взглянуть… И вдруг узнаю, что ты живой, я как с ума сошла, себя потеряла, все побросала и вот примчалась… К разбитому корыту, а?.. Вчерашний день-то к людям не возвращается, а? Правда?.. Ты мне лучше сейчас прямо так и скажи, мне это легче будет. Отпусти меня от себя, а то ведь малое такое сомненьишко… шевелится во мне… дышит еще. Уж придушить бы его разом — мне бы и легче… Вот ты сказать ничего не можешь. Мука моя… и не надеешься, не веришь, а что-то тебя манит… обманывает, что ли? Знаешь, еще когда я там была, меня еще фрау хозяйка не купила, мы лежим вповалку глухою ночью в бараке запертые, за колючей проволокой, от всего мира оторванные, грязные, голодные как собаки, наголо остриженные, только еще очередь в крематорий не подошла, лежим в темноте, и вот Надя, севастопольская девочка, своим тоненьким голоском, предсмертным, начинает читать какой-нибудь стих, так, обрывочки… ну: «каждый вечер в час назначенный, иль это только снится мне…» Может, сейчас людям это смешно, а? Ну что тут такого, что час назначенный? Ничего, а? А нам слышалось: господи, да ведь, значит, это все было и это есть на свете! Был и есть, где-то далеко, вечер у нас на родине, и час, кому-то назначенный, был и будет. Пускай не нам достанется, да этого-то они у нас не могут отнять!.. Тебе неинтересно или непонятно, что я говорю?

— Я сам это помню. И понятно. Блок это…

— Знаю, что не позабудешь, знаешь: «блок-номер», «блокфюрер» со всей ихней сволочыо, а вдруг вот именно туда к нам доносится точно сводка Совинформбюро. Доносится из другого мира весть — «да вы не сомневайтесь, вы же люди, в мире все осталось неприкосновенно: вернется и час назначенный и каждый вечер»…

— Да, каждый вечер в час назначенный, иль это только снится мне, девичий стан, шелками схваченный… в каком-то… движется окне…

Она прямо ахнула, вскочила, меня за руки схватила:

— Ты тоже это слышал? Знаешь? Ну да, девичий стан, шелками схваченный… в окне… как я могла позабыть, а ведь потом как вспомнить старалась!.. И ты, оказывается, помнишь?.. И как мы полную жизнь пережили там, на балконе? Что это было… иль это только снится мне? Снится, а?

— И мне снится… Ах, до чего мне все снится.

— Так неужели… тогда счастье?.. — Она прямо ударилась мне в грудь, схватила мою голову, целует невпопад, повторяет: — Да?.. Да?.. Ты милый мой? — это слово «милый» она теперь только один-единственный раз произнесла. Не то что тогда, на балконе, все повторяла, твердила без памяти, спешила поскорее выговорить, как заклятье. Или оправдание? А тут только единственный раз сказала и потом все молча: не противилась, ждала — будет чудо опять или нет?

Мы обнимались молча, второпях, узнавая гладили, ласкали друг друга, точно двое слепых столкнулись на ощупь, в страхе потерять друг друга. Было так, будто мы знали почему-то, что вот так все надо делать, и мы только повиновались. Нам казалось, мы делаем то, чего желаем, а на самом деле мы просто не умели и ре могли иначе выразить то, к чему напрасно и одновременно мы рвались всей душой — оба друг к другу.