Рассвет. XX век

С последним проще всего. Как только я вспомню, как меня угораздило очутиться в Германии начала двадцатого века, придёт и цель. В то, что её нет, я не верил совершенно, как и в то, что я и в самом деле Макс Кляйн, просто перебравший с выпивкой и оттого внезапно поумневший.

От алкоголя люди глупеют, даже дуреют, но обратного процесса не происходит. Умными себя считают лишь сами пьяные, если ещё способны что-то считать, а не действовать на автомате. Из меня же остатки хмеля улетучились быстро, а с похмельем помог массаж висков, причём явно не простой. Кожу от него пощипывало, однако и прояснилось в голове за считанные секунды.

Я выбрался на относительно оживлённую улицу — или, по-местному, штрассе. Порой невдалеке грохотал допотопный трамвай, изредка мимо проезжали машины — их было значительно меньше, чем гужевого транспорта.

Не успел я далеко отойти, как меня нагнал чей-то крик:

— Герр Кляйн! Герр Кляйн!

Я обернулся. Ко мне, со свёртком, прижатым к груди, мчался Генрих. Добравшись до меня, парень протянул свою ношу:

— Это вам. От мамы… и меня. Вы… наверное, не слышали, но она хотела поблагодарить вас, но была напугана и…

Он неопределённо помахал рукой, не уточняя, боялась ли она возвращения полицейского или меня.

Я принял подарок — полотенце, в которое завернули приличный кусок хлеба и немного сыра. Генрих неверно истолковал мой взгляд и поспешно сказал:

— Мало, конечно. Вон вы какой здоровый, вам не хватит. Но у нас больше и не осталось. Нынче цены взлетели. Когда папа на картонажную фабрику устраивался, платили хорошо, а теперь платят столько же, но это так, пшик. Скоро и на буханку зарплаты не хватит, а что делать? Работать надо. Если не работать, так и страну не поднять, а поднимем, и деньги снова приличные появятся…

Он смутился и замолчал. Вряд ли до этой агитации он дошёл сам. Либо в школе внушают, либо подслушал дома, пока ругались родители.

— Ловко вы того индюка уделали! — сменил он тему.

— Главное — подобрать к человеку ключик, а с ключиком любого отпереть можно, — хмыкнул я. — Будешь учиться, а не на прохожих бросаться, так же научишься.

— Так я не на прохожих… вы сидели… Мне ж откуда знать, что вы умный? День на дворе, а не работаете.

— Ошибаешься, — сказал я. — Очень даже работал. Занимался напряжённым умственным трудом.

Генрих скептически прищурился, однако возражений от него не последовало. Как-никак полицейского я разбил в пух и прах, причём отнюдь не кулаками, как можно было бы предположить.

Я взвесил свёрток. Паренёк не соврал, когда заявил, мне это угощение на один зубок. Как палить по лосю солью — только раззадоришь, а потом на рога угодишь.

— Вот что, — произнёс я, — за подарок спасибо, однако вам еда нужнее. Может, выгляжу я не очень, но обеспечить себя способен. Возвращайся к матери. И не съедай всё по дороге со своим дружком!

Я вернул свёрток Генриху. Поначалу он не хотел его принимать, однако быстро сдался. По тому, как блестели его глаза, нетрудно было догадаться, что мальчишка сильно голоден, а отнимать у семьи последнее я не собирался.

— Можете не переживать, герр Кляйн! — заверил он, когда понял, что я не отступлю. — Донесу обратно. А Карлу разве что тумаков всыплю, куда с ним хлебом делиться. Бросил меня, да ещё этого болвана позвал…

Мы распрощались. Генрих отправился домой, а я — своей дорогой, изучая Берлин.

Среди прохожих преобладали женщины. Мужчин было мало. Попадались скучающие носильщики с бляхой на груди — признаком одобрения городскими властями, но в основном встречались подростки: разносчики газет, порученцы и даже торговцы, которые пытались всучить прохожим всякую всячину от спичек и пуговиц до драных шинелей и сапог. Меня они обходили, намётанным глазом определяя в безденежного и опасного типа.

С первым я даже склонен был согласиться. В кармане пальто сиротливо звенело несколько «вокзальных» марок, которые тратить нельзя — не тащиться же потом до Шмаргендорфа пешком. Нет, пожелай я, и с лёгкостью получу газету, даже бесплатно, но вымогательство и насилие — не мой метод решения проблем.

Так что я мирно тащился по улице, изучая витрины лавок, и попутно старался разогнать густую пелену, скрывавшую мои воспоминания. Увы, единственное, чего я добился, — острого приступа голода. По какой-то причине магазины, торговавшие одеждой, книгами, инструментами и прочей бытовой всячиной, практически пустовали, а вот булочные, колбасные и сырные ломились от товаров.

Вот удивительно, в бакалее и скобяной чистые полки, а в мясной лавке рядом на покупателя вызывающе смотрят устланные соломой корзины, в которых лежат копчёности и вялености на любой вкус. Среди них — тушка поросёнка с лимоном в пасти.

Зрелище поистине гипнотизировало. Я поймал себя на том, что застыл напротив одного особенно внушительного короба. И хотя в его содержимом при более пристальном осмотре угадывался восковой муляж, прелести образа это не отменяло.