Рассветный шквал

Он так и сказал. И предложил идти по берегу на юг. Глядишь, и найдем что-нибудь для переправы подходящее. Несколько бревен сухих, например. Чтоб в плот их увязать. Или выйдем к поселку людскому да лодочку попросим на время.

На том и порешили.

С завтрашнего утра двинем вниз по течению.

А с вечера удалось мне здоровенную белорыбицу на крючок подхватить. Без лишней скромности скажу — полторы руки длиной. Чтобы ее на берег выволочь, пришлось Сотника на подмогу кликать. Сам бы ни в жизнь не справился.

Рыбину зажарили в углях. Ели вчетвером, ели, еще и на утро оставили.

С тем и спать улеглись.

Вот и лежал я, ворочался. То ли события двух последних дней заснуть не давали, то ли непривычно сытое брюхо беспокоило.

В конце концов дремота одолела. Она и не таких героев, как я, побеждала.

Но отдыха не принесла.

Потому что опять явилось мне сновидение (не слишком ли часто в последнее время я их вижу?), и светлого в нем мало оказалось…

На этот раз я парил над широкой речной гладью подобно белоплечему орлану. Говорят, летают во сне детишки, когда растут. Я из этого возраста уже вышел. Потому сон настораживал.

Итак, картина величественная и прекрасная предстала перед моими глазами.

В туманной дымке на севере проступали остроконечные заснеженные пики. Облачный кряж. Слишком долго я прожил у подножия горного хребта, чтобы не узнать привычные очертания. Река, в таком случае, — ни больше ни меньше — Ауд Мор. Отец Рек. Широкий — не всякий воин переплывет, хотя про птицу, которая не перелетит, врут, конечно, досужие языки; грязно-серый, посуровевший к середине яблочника, весь в оспинах стоячей волны на стрежне. Южнее, по левому берегу, раскинулись привольные луга с редкими перелесками — исконные владения Повесской короны, земля бородатых веселинов — всадников и землепашцев.

Но на суше не было ничего, что смогло бы отвлечь мое внимание от Ауд Мора. Потому что по речной шири, не скрываясь (может, только чуть-чуть ближе забирая к правому берегу), поднимался вверх по течению корабль. Подобного ему я не видел ни разу в жизни, но тем не менее узнал безошибочно. Он отличался и от круглобоких стругов веселинов, и от сияющих начищенной бронзой дромонов моей родины, и от почернелых байдаков поморян, обветренных всеми штормами океана, как волк отличается от промысловой лайки. Имел лишь некоторую схожесть с лодьями арданской речной стражи — «речных ястребов» Брохана Крыло Чайки. Длинное узкое «тело» из плотно пригнанных друг к другу досок, высокие — в два человеческих роста — штевни: задний изукрашен резьбой наподобие рыбьего хвоста, передний представлял из себя голову зверя, о каком мне приходилось только читать в старинных хрониках. Голова клювастая, по бокам выпуклые круглые глаза, а над маковкой торчат уши не уши, плюмажи не плюмажи, а скорее всего пучки перьев или волос. Грифон, надо полагать…

Так вот вы какие, грифоноголовые корабли, ткнувшиеся форштевнями тысячу лет тому назад в черный песок залива Дохьес Траа! Поближе разглядеть бы.

Словно в ответ на мою немую просьбу картинка перед глазами увеличилась. Выглядело это так, будто орлан, плавно скользя в восходящих токах воздуха, пошел на снижение.

Стали видны каплевидные щиты — алые, лазоревые, черные с серебром — вдоль бортов. Шестнадцать пар. Столько же, сколько и длинных весел. Посредине палубы, вдоль корабля, лежала снятая мачта и прикрученный к рею парус, цвет которого различить мне не удалось. В парусе нужды не было, так как северный ветер не помог бы преодолеть мощное течение Отца Рек.

Корабль шел на веслах. Гребцы двигались слаженно, показывая многолетнюю, да что там многолетнюю — многовековую, выучку. Никогда бы не подумал, что увижу перворожденных, гордых и заносчивых, за столь тяжелой работой. А впрочем, что я понимаю — какая работа достойна воина и какая нет?

Зажав под мышкой рулевое весло — массивное с широкой лопастью, — стоял суровый, иссеченный шрамами кормщик. На мой взгляд, слишком плечистый для перворожденного. У грифоньей головы, держась одной рукой за краешек борта, застыл предводитель сидов. Волосы белые, обесцвеченные сотнями прожитых лет. Такой белизны я не видел даже у Этлена. Должно быть, воин, командующий кораблем, помнил еще Благословенную Землю. Как там будет на старшей речи? Б'энехт Ольен. Вместо глаз ярла — белая, затканная серебряными нитями и вышитая самоцветной пылью повязка, под которой скрывался уродливый шрам с неровными краями.

Куда могут плыть перворожденные? К какой цели стремятся, пробираясь вверх по течению Ауд Мора? Боюсь, что этот вопрос, как и многие другие, возникающие у меня, останется без ответа. Если только следующий, невесть откуда взявшийся сон не покажет его.