Растения рассказывают

Для периода XVII - XVIII вв. есть уже записи русских естествоиспытателей, хотя некоторые их сообщения ставились под сомнение в XIX в. Самые интересные наблюдения заключаются в том, что отмечалась заснеженность в течение всего лета горы Иремель и других вершин Южного Урала.

Вот что писал о влиянии Южного Урала на Оренбургские степи жарким летом 1734 г. П. И. Рычков: "Но ежели в то же самое время случается ветер с севера от стороны Уральских гор, где в некоторых Местах снег никогда не сходит, то оный великий жар Того же дня в стужу претворяется"^*.

Далее П. И. Рычков перечисляет три горы с нетающими снегами: "Ирямяли-тау, знатнейшая и высочайшая в Урале... и местами снег никогда с нее не сходит... Яман-тау, то есть худая или злая гора... на которой также всегда снега лежат и Джигала, где тоже "снега лежат все лето".

Видел летуювдие снежники на этих горах и Иван Лепехин, путешествовавший в 1770-х годах. Но уже спустя 120 лет, в 1894 г., Д. Н. Мамин-Сибиряк считал это "нелепыми слухами". Он сам поднимался на Иремель в 1888 г. в июне и нигде не обнаружил снега. Но он оставил образное описание того, как еловые леса переходят в стланики под действием холодных ветров: "зеленые копна" без вершин становились "зелеными шапками". Им же отмечается и наличие высохших елей, которые "ужасно походили на скелеты,- ободранные, выбеленные дождями и снегом, деревья не могли даже упасть, потому что опирались ветвями прямо в землю". По этому описанию можно сделать вывод, что в конце прошлого века еловые стланики энергично продвигались вверх в то время, как еще можно было наблюдать высохшее поколение, продвинувшееся в горы в прошлом, т. е., вероятно, до XIX в. Д. Н. Мамин-Сибиряк упоминает о восхождении до него на Иремель губернатора Оренбургского края. В 1952 г. мы пытались подняться на Иремель, идя по прекрасно сохранившейся "губернаторской" дороге. Подняться на Иремель нам не удалось, но свежие осыпи, еловые криволесья, сочетающиеся с сухими деревьями, мы видели. И разумеется, Иремель не представлялся снизу покрытым "вечными снегами".

О значительном увеличении увлажненности в XVII - XVIII вв. свидетельствует и былое широкое распространение кедровых лесов. Свидетелями былого распространения хвойных лесов являются сохранившиеся до наших дней огромные (до 1,5 - 2 м в диаметре) лиственничные пни среди березняков или даже степей, а также группы и одиночные деревья лиственницы или реже сосны. Показательна смена широколиственных лесов в Предуралье, на верхнем пределе: здесь "дуб встречается одиночными вековыми деревьями". О единичных деревьях и старых пнях Восточного Предуралья, встречающихся среди степи или березовых лесов, И. М. Крашенниников пишет: "Преобладают березовые леса, среди которых, однако, везде, в особенности на грубых скелетных почвах, сохранились или гигантские пни, или одиночные гиганты лиственницы и сосны, а также их молодая поросль"[19]. Интересно упоминание о поросли, появившейся в 30-х годах, т. е. в период векового максимума летних осадков этого района. Показательно, что на этот период приходятся годы повышенного прироста сосен Предгорного Зауралья, средней и южной тайги. Сам И. М. Крашенинников, как и П. Л. Горчаковский, связывает сведение сосново-лиственничных лесов с человеческой деятельностью.

В XIX в. стало чувствоваться снижение увлажненности, что сразу же местные жители отнесли за счет неумеренной вырубки лесов, которая, конечно, тоже убыстрила этот процесс. Лучше всего об этом рассказал писатель С. Т. Аксаков: "Все вышло от нашей глупости, батюшка Алексей Степаныч. Хоша я еще был махонький, когда нас со старины сюда переселили, а помню, что не токма у нас на деревне, да и за пять верст выше, в Берлинских вершинах, воды было много и по всей речке рос лес; а старики наши, да и мы за ними, лес-то весь повырубили, роднички затоптала скотинка, вода-то и пересохла. Вот и Медвежий враг - ведь какой был лес! и тот вывели; остался один молодежник - и оглобли не вырубишь. Нонче зато и маемся, топим соломой, а на лучину и крестьянские поделки покупаем лес в Грязнухе"[20]. Подобные же интонации звучали и в рассказах старожилов, услышанных нами в 1950-х годах на склонах хребта Таганай в березовых лесах: "В прежние времена здесь всюду журчали ручьи, заросли черемухи и малинники были всюду. А сейчас и напиться негде - иссякли ручьи". Действительно, в 50-х годах, чтобы дойти от ручья до ручья, надо было пройти несколько километров. Но надо заметить, что леса по всем склонам были березовые, возникшие на месте вырубок. Об огромных размерах вырубок еще в XVIII в. очевидцы писали следующее: "Близ заводских жилищ ни одной не найдешь молодой березинки, которая не повреждена, на своем стояла корне: ибо венишники их подрубают, дабы молодые отрасли употребить на веник, не рассуждая, что через сие около заводов и так истощаются леса". Или далее: "Надобно оглянуться на леса, которые у нас поистине не бесконечны. Ныне уже вздыхают по ним наши соседи шведы и начинают почитать их свыше железа".