Растление великой империи

А что касается партии, то это, знаете, сейчас легко говорить и даже кокетничать тем, кто не был в партии. А мне, кстати сказать, никто не предлагал. Я как-то разговорился со своим хорошим знакомым Николаем Михайловичем Лыжиным, первым секретарем Карачаево-Черкесского обкома партии, который ко мне относился лояльно и довольно снисходительно реагировал на всякие мои антисоветские разговоры. Я спросил: «Николай Михайлович, а что это меня никто никуда не приглашал — ни стучать, ни в партию?» А он и говорит: «И никогда тебя не пригласят. Потому что ты человек неуправляемый».

Поэтому никто еще не знает, как бы я среагировал, если бы мне предложили вступить в партию. Так что я сужу о людях не по тому, был он в партии, не был в партии, а сужу их по нынешним поступкам.

— Вам пришлось заплатить за свою гражданскую позицию именно эмиграцией. Как складывалась здесь ваша судьба — и литературная, и Политическая?

— Социально мне ничего не грозило. У меня были стартовые возможности. Были довольно приличные деньги — за издание «Семи дней творения» и авансов под следующий роман. Так что это по тем временам была достаточно солидная сумма. И я на нее мог несколько лет, хотя и не более того, прожить. Но после моих выступлений и пресс-конференций мне позвонил довольно известный тогда журналист Карл Густав Штрем, представитель газеты «Вельт». Известен он был тем, что брал интервью у Александра Солженицына для «Немецкой волны». Тогда каждое такое интервью было событием. Это сейчас давай, не давай, никто не слышит.

Штрем — прекрасный журналист, отлично говорит по-русски. Он встретил меня в Мюнхене, и мы с ним подробно поговорили. А затем он мне позвонил в Париж и сказал: «С вами хотел бы встретиться Аксель Шпрингер. Он готов вам дать свой самолет». Аксель пригласил меня к себе в поместье под Гамбургом. Я очень резко тогда выступал против «Остполитик» и против Брандта, который был политическим врагом Акселя. И у Шпрингера это, видимо, вызвало ко мне первоначальные симпатии. Как-то чисто по-человечески мы сошлись.

— Для нас имя Шпрингера всегда ассоциировалось с реваншизмом, желтой печатью, с реакцией. «Чисто по-человечески» его никто себе не представлял.

— Да, он делец. Но вместе с тем очень интеллигентный человек, а к тому же глубоко верующий. И он мне сразу же при первой встрече предложил издавать «Континент». И я тут же начал работать. Наша встреча состоялась в мае 1974 года, а уже в сентябре к книжной ярмарке во Франкфурте вышел первый номер «Континента». И я продержал этот журнал 18 лет.

— А оплачивал все расходы Шпрингер?

— Да, и по тем временам это были довольно приличные деньги. Мы платили приличные гонорары.

Этот журнал, и социальный, и политический, держал меня на плаву. На Западе в то время был самый разгар левой волны. И уже за одно то, что журнал финансировался издательством Шпрингера, на меня всех собак вешали. Никогда такого не было, чтобы маленьким эмигрантским журналом занимались едва ли не все крупные печатные органы мира. И «Тайм» писал, и «Вашингтон пост», и «Коррьера делла сера». И все спрашивали: «Почему «Континент» финансирует Шпрингер?» Гюнтер Грасс и Генрих Белль, к которым я отношусь с большим уважением, выступили с открытым письмом по этому поводу. А у них было влияние не только в Германии. В общем, я на этом многое потерял. Передо мной начали захлопываться двери издательств и университетских аудиторий. Зато стали приглашать организации ярко выраженного антикоммунистического толка, что в общем-то считалось неприличным. Это теперь товарищ А. Н. Яковлев в антикоммунистах ходит и гордится этим. Когда за это платят. Я же за все это заплатил очень дорого. «Как это, — говорили про меня, — он смог выступить против самого Белля, против Грасса, против французских левых?»

Во Франции многие двери для меня закрылись после этого. И, конечно, не без помощи соответствующих наших организаций, которые были здесь очень влиятельными и могли повлиять через своих подставных лиц на многое.

Легко не было. В литературном смысле проиграл я много. То меня печатали самые престижные издательства в Европе, такие, как «Грассе», «Риссони» или «Шерц», а то начали меня отодвигать на издательскую периферию, в издательства с антикоммунистической репутацией. Это закрывало мне выход на рынок, ибо книгопродажа здесь в руках у «левых».