Растоптанная гордость

— А как, по-вашему, чувствовала себя я? — воскликнула Сильвия. — Написать вам письмо с просьбой приехать ко мне, и вместо ответа одни лишь слухи, что вы собираетесь жениться на Мариэтт! А под конец узнать от Дафни, что вы получили мое письмо и не сочли нужным на него ответить!

— Кто сказал, что я собираюсь жениться на Мариэтт? — взорвался Джулиан.

— Все только и делали, что намекали на это. Да она и сама говорила Дафни, что вы понимаете друг друга без слов.

— Так вот, стало быть, чем объясняется странное поведение Мариэтт и ее матери перед отъездом, — догадался он и вдруг со страстной откровенностью прибавил: — Сильвия, милая, уверяю вас, я не сказал этой девушке ни единого слова любви. За последние два-три года я иногда приглашал ее потанцевать, как и других девушек, и пару раз чмокнул в щеку на прощание, да и то это было до того, как встретил вас. Но о том, чтобы жениться на ней… Об этом не могло быть и речи!

— Как вы думаете, это она подменила письмо? — спросила Сильвия. — По-моему, это так подло!

— Это могла быть и сама Мариэтт, и ее мать. Даже скорее Мариэтт — она хорошо умеет обращаться с пером. Но ручаюсь, без ее матери тоже не обошлось. — Он на секунду замялся, потом смущенно продолжал: — Сильвия, не считайте меня жестоким, что говорю это вам, но мадам Дюпон перед отъездом буквально извела меня своими распросами, когда я собираюсь подарить Мариэтт колечко в знак помолвки.

— Мне кажется, то, что вы предложили им остаться в Хиклинг-Хаус после отъезда Тэссы… — неуверенно начала Сильвия.

— Моя милая Сильвия, я не делал ничего подобного. Мадам Дюпон изобретала один предлог за другим, чтобы, как она сама выразилась, «еще позлоупотреблять моим гостеприимством». И в конечном счете я был практически вынужден попросить их уехать.

— Даже так, — неуверенно проговорила Сильвия.

— Давайте вернемся к тому, с чего начали, — предложил Джулиан, глядя на нее пристально. — Давайте представим, что я получил ваше письмо с просьбой приехать и что я поспешил выполнить вашу просьбу и примчался выслушать вас. — Тут выражение его лица изменилось. — Да какой же я глупец! С тех пор уже много что изменилось. Ведь только что я узнал, что, думая, будто я тяжело ранен, вы, отбросив свою гордость и обиду, примчались ко мне. — Он обнял ее за плечи, и в голосе его появилась бесконечная нежность: — Сильвия, дорогая, мне кажется, после всего, что было, мы уже не нуждаемся в каких бы то ни было объяснениях.

Прижавшись к нему, она откинула каштановые локоны со лба.

— С самой первой встречи все у нас шло вверх дном. Мне кажется, мы впервые за все время не ссоримся.

— С самого начала во всем был виноват я, — пылко признался он. — Я был не только жесток с вами, но и оказался полным болваном. Как можно, глядя в ваши честные карие глаза, думать, что вы… Господи, да мне хочется пинать себя ногами, когда я вспоминаю, что наговорил вам тогда в Глостершире!

— Но вы же попытались загладить свою вину, — возразила она, с той же поспешностью защищая его, как когда-то обвиняла.

— Да, это правда. Но у меня плохо получилось.

— А я была ужасная гордячка и не хотела вас простить!

Джулиан улыбнулся:

— Да, моя радость, ты была гордячка. Но, быть может, это и к лучшему. Мне, с легкостью добившемуся большого признания и успеха, до сих пор было незнакомо искусство изящно приносить извинения. Как ты правильно дала мне понять в более чем недвусмысленном виде, я всегда склонен был считать, что загладить вину можно, совершив некие благодеяния, избавив себя таким образом от тягостной необходимости расхлебывать кашу.

Смешная гримаска промелькнула на лице Сильвии.

— Да, эта пища, похоже, не подходит нам обоим. Оба мы ужасные гордецы.

— Были ими, моя любимая, — с улыбкой поправил ее он. — Там, где есть любовь, нет места гордости.

— Где есть любовь!.. — едва слышно повторила она и робко спросила: — Джулиан, а когда ты впервые понял, что любишь меня?

Он помолчал, потом ответил задумчиво:

— Думаю, я влюбился в тебя в тот самый первый вечер. Во всяком случае, я пролежал тогда всю ночь без сна, думая о тебе.

Глаза ее сияли.

— Даже считая меня при этом авантюристкой?

Он закивал:

— Боюсь, что так, любимая. — И, вздохнув с облегчением, он воскликнул: — Слава Богу, что после всего ты можешь относиться к этому с юмором!

Она прислонила голову к его плечу:

— Ну теперь вообще все по-другому.

Он еще крепче обнял ее:

— А знаешь, я должен сказать тебе. Ведь я поначалу не хотел признаться себе в этом!

— И когда же это произошло? — поинтересовалась она.

— Когда я увидел, как храбро и беззаветно ты стараешься устроить жизнь своих сестер и брата и дать им все возможное. Тогда я понял, что мое чувство к тебе не просто физическое влечение, а нечто более сильное и глубокое. — Он обнимал ее все крепче. — А теперь, может быть, ты признаешься, когда впервые поняла, что я для тебя уже больше не монстр, каким ты меня считала. Скажи, любимая, когда ты перестала ненавидеть меня?

Целую минуту Сильвия молчала, потом неуверенно произнесла: