Расторжение

«Ты не поверишь, но я кончала,
когда сносили эти дома
на Остоженке».
Сидела у окна и кончала; шар,
пульсируя на нитке, продетой в иглу
пейзажа с веткой сухой рябины в помутневших зрачках,
крушил ампирный фасад империи.

И я верю, но, как слепой,

вижу лишь каплю влаги над верхней губой,
которую слизывает сценарий.
Марлен Дитрих ставит нас под заезженное ружье
конца тридцатых: тоталитарный шиньон блондинки
вальсирует меня в оккупированный Каир.
Ты – карий
          косящий глаз
поставленной по второму разу пластинки.

Крысы пустыни,

отмахиваясь от облепивших их униформу мух,
жарят на броне танка бекон с яичницей;
          позже стынут
в строю, поджавши хвосты, расстелив камуфляжный мох,
в скроенных в штате Юта шортах.
Их мордочки в кока-коле и табаке,
а лапки, в белых тапочках, на теннисных кортах
шуршат гравием и палой листвой,
          под которой не разглядишь ни дату,
ни окопавшихся в ней червей.

Ты – как Роммель – летишь бомбить Мальту.

Этого требует твой продюсер.

В кожаном рюкзаке несессер,

          уже ничей,
делает сальто-мортале,
когда ты мне его швыряешь в лицо,
и я чувствую стыд застежки за ворох выпавшего белья.
На фюзеляже твоем наколки
всех тобою сбитых заподлицо.

Горько!

Бля
буду, бля.

н.___________________

Ливень напал на нас на углу
Седьмой авеню и Пятьдесят
седьмой Ист-стрит. Ошиблись на один перегон.
Из-под земли инфернальный дым
лиловый негр разгонял свистулькой
(я думал, он подзывает такси).
В бумажном пакете бутылка виски.
И вышли уже на солнечный свет, в Беркли,
и выпили кофе, и целый час проболтали.
«Then I’ve took his penis into my mouth, а он,
                                                           он ничего не сказал.
Лишь сильнее сжал руль. Мы вылетели
на пустынный хайвэй. Меня не было видно».

Как зеркало в ванной три дня

в стихотворении Лоуэлла, испариной
покрывались холмы – «Здесь

мы были в раю,

как иначе любить…» Do you
like it? I do.

Скорость

тает во рту

кожицей, сматываемой с чесночной головки;
по дуге моста длиной в строку, ту,
           что не свернется
улиткой лепета в скорлупе
обложки никакого залива, – в nothing,
nothing at all. «Помнишь мистера и миссис Эллиот,
как они старались иметь детей?» При чем здесь дети,
не лучше ли нам чего-нибудь съети?

Ну, вот.

а.___________________