Растревоженный эфир

— Он наклонился над раковиной, чтобы не забрызгать костюм и соблюсти нормы личной гигиены, увидел меня в зеркале и сказал: «Что взбрело вам в голову, Барбанте? Вроде бы я говорил вам, что от этих похорон надо держаться подальше».

— Что? — недоуменно переспросил Арчер. — Он так сказал?

— Это моя вина, — подал голос О'Нил. Он сидел за столом, на лице читались упрямство и испуг. — Хатт попросил меня довести до вашего сведения, что он не хочет, чтобы кто-нибудь из участников программы появлялся на похоронах.

Арчер отвел глаза от Барбанте, уставился на О'Нила.

— Но ведь ты сам пошел на похороны. — Режиссер чувствовал, что за всем этим кроется какая-то тайна, узнать которую ему не суждено.

— Пошел.

— И я не слышал, чтобы ты говорил кому-либо о том, что не надо идти на похороны.

— Не слышал, значит? — О'Нил говорил таким же бесцветным тоном, что и Барбанте. — Это странно. Потому что я никому ничего не говорил.

— Нарушение субординации, — изрек Барбанте. — Утром верного лейтенанта отдадут под трибунал по обвинению в любви к мертвым.

Арчер начал кое-что понимать и пожалел О'Нила. Теперь О'Нил нравился ему гораздо больше, чем раньше.

— Какого черта? — обратился Арчер к Барбанте. — Не уйдешь же ты из программы только потому, что Хатт сболтнул лишнее? Ты сходил, похороны прошли, Покорны лежит в земле, и ни Хатт, ни кто-либо еще ничего не сможет с этим поделать.

— Да, да, именно поэтому я ухожу. — Барбанте как-то странно тянул слова, и только тут до Арчера дошло, что сценарист пьян. — Моя золотая пишущая машинка отслужила свое.

— Это нарушение контракта, Дом, — угрожающе напомнил О'Нил. — И не думай, что Хатт это тебе спустит. Он позаботится о том, чтобы на радио ты новой работы не нашел. А может, и в любом другом месте.

— Мне открылась истина. — Барбанте его не слушал. — Я вдруг понял, что не могу жить, если меня лишают возможности самому выбирать, на какие похороны идти, а на какие — нет. Если другого не дано, мне проще продавать средства от пота или присыпку для ног. Радио меня больше не интересует.

— Хатт, между прочим, проявил редкую проницательность, и винить его особо не за что. — В голосе О'Нила звучала мольба. — Он изо всех сил старался спасти программу, а сегодня утром ее склоняют в газетах, которые пестрят нашими фотографиями. Покорны называют не иначе, как красным композитором «Университетского городка», и приводят самые сочные отрывки из выступления этого мерзавца. Гиенам брошена жирная кость. Если б я знал, что мы станем участниками такого представления, то, конечно же, не пошел бы на похороны.

— Эммет, — мягко заметил Барбанте, — не лги. Пожалуйста… ты сделал доброе дело… не отказывайся от него.

— Я не лгу! — взорвался О'Нил. — И отвечаю за свои слова. Я шел прощаться с бедолагой, которому в очередной раз крупно не повезло. У меня и в мыслях не было, что я окажусь на праздновании Первого мая в Кремле.

— Припаси эти аргументы для беседы с Хаттом, — усмехнулся Барбанте. — Вот где тебе понадобится железное алиби.

— Да заткнись ты, — фыркнул О'Нил. — Ты меня утомил.

— Хватит, — вмешался Арчер. — Мы ни к чему не придем, если будем кричать друг на друга. Дом, я не хочу, чтобы ты уходил. Мы и так в подвешенном состоянии. В данный момент браться за сценарий программы некому, а пока мы найдем подходящего человека, если допустить, что мы сможем его найти, программа может слететь с эфира. И на тебя ляжет ответственность за то, что пятьдесят человек останутся без работы.

— Извини, Клем. — Барбанте повел плечами. — Отныне у нас новые правила: каждый за себя. Возможно, на следующей неделе будут новые похороны и Хатт не одобрит моего желания пойти на них. Возможно, умрешь ты, или мой отец, или Сталин, и мне захочется поприсутствовать на этих похоронах, даже если Хатт сочтет, что тем самым я создам лекарствам антирекламу.

— Прекратишь ты когда-нибудь говорить о похоронах?! — прокричал О'Нил.

— Свобода речи, прессы, религии и оплакивания покойных, — гнул свое сценарист. — Билль о правах Барбанте. Нет похоронам без плакальщиков. Это для новой Атлантической хартии.[65]

— И что ты собираешься делать? — спросил Арчер, надеясь вернуть Барбанте к реалиям жизни.

— Я рад, что вы задали этот вопрос, мистер Арчер. — Барбанте картинно улыбнулся, словно лектор. — Я возвращаюсь в Калифорнию, чтобы заняться делами, которые давно уже занимают мои мысли. Я поселюсь на ферме отца, женюсь и напишу книгу под названием «Диалектика атеизма». — Он покивал с безумной улыбкой на лице.

— Теперь ты видишь, — тяжело дыша, обратился О'Нил к Арчеру, — чем я тут занимаюсь с девяти утра.

— Вчера вечером я отправил письмо в «Таймc», в котором изложил основные тезисы. Пробный шар. Вас, возможно, заинтересует первое предложение. О'Нил его уже слышал… «Настало время, когда нам следует рассмотреть запрещение религии, прежде чем религия запретит нас».

О'Нил обхватил голову руками и застонал.

— Это великолепно. Именно этого нам и не хватало. Нас всех линчуют.

— Не волнуйся. — Арчер думал о том, как выпроводить Барбанте из кабинета. — Он ничего не написал. Он шутит.