Растревоженный эфир

— Я тебе кое-что скажу. — Голос ее вдруг стал спокойным и очень холодным. — Я ненавижу Вика Эрреса. И я ненавижу его застенчивую, скрытную жену. У него в жилах течет ледяная кровь, он думает только о себе, и ему совершенно безразлично, жив ты или кто-то еще или мертв. Ты его забавляешь, потому что смотришь на него как на бога. Ты ему нравишься, так как он может тобой манипулировать. Он говорит: «Приезжай в Нью-Йорк» — и ты бросаешь хорошую работу и уютный дом и мчишься в Нью-Йорк. Он говорит: «Пиши для радио» — и ты пишешь для радио. Он говорит: «Теперь все храбрые мужчины должны идти на войну», потому что он молод и знает, что его все равно заберут в армию, — и ты тоже пытаешься пойти на войну. Он говорит: «Будь режиссером», зная, что так ему будет проще, что пока ты будешь режиссером, у него будет работа, — и ты становишься режиссером. А теперь у него проблемы, он попал под удар, вот он и говорит тебе: «Защищай меня, это дело принципа». Он и его жена уже десять лет как отгораживают тебя от меня. Все это время я была не женой, а свидетельницей противоестественной групповой любовной связи.

— Заткнись! — прошептал Арчер.

— Я собираюсь тебе кое-что сказать. Когда Вик Эррес ушел на войну, я просила Бога, чтобы его там убили. — Китти говорила спокойно, стоя посреди кабинета скрестив руки на груди, торжествующая, отчаявшаяся, одинокая, опустошенная.

Арчер прикрыл глаза рукой. Не мог заставить себя посмотреть на Китти. «Как такое могло случиться? — думал он. — Как могла веселая, смелая, любящая женщина превратиться в такое чудовище? Как мы сможем и дальше жить под одной крышей?»

Нетвердым шагом он направился в холл. Взял пальто, шляпу и вышел из дома. Китти осталась у его стола. С застывшим, ничего не выражающим лицом она рассеянно теребила повязку, словно желая залезть под слои бинта и посмотреть, не потекла ли вновь кровь.

Глава 23

До «Сент-Реджиса» Арчер добрался в начале двенадцатого и на лифте поднялся с двумя пышущими здоровьем старичками в смокингах. По выговору чувствовалось, что они окончили Принстон[68] где-нибудь в 1911 году и их никогда и ни в чем не обвиняли.

В небольшом банкетном зале собралось много народу, но собрание еще не началось. Люди стояли маленькими группками, гул разговоров то и дело прерывал пронзительный женский смех, который всегда слышен там, где собираются актеры и актрисы. Большинство из собравшихся стояли. Арчер и раньше обращал внимание, что люди, работавшие в театре, садились очень неохотно, словно опасались ограничить свободу перемещения, от которой в немалой степени зависели успех или неудача.

Большинство женщин носили очки. В соответствии с требованием моды в оправах, очень тяжелых, предпочтение отдавалось ярко-красному, синему и золотому. Не было единообразия и в форме. От кругов, эллипсов, бабочек, даже треугольников рябило в глазах. Такое ощущение, думал Арчер, с неодобрением глядя на синие и красные тени, которые отбрасывали очки на красивые, со вкусом подкрашенные лица, что в Нью-Йорке пятидесятого года разразилась эпидемия близорукости. Оставалось только надеяться, что в недалеком будущем в моду войдет нормальное зрение.

— Привет, солдат, — раздался голос за его спиной. — Я тебя ждал.

Арчер повернулся и увидел направляющегося к нему Бурка. Он решил в самом ближайшем будущем сказать Бурку, чтобы тот перестал называть его солдатом. Надо также не забыть сказать Барбанте, чтобы тот перестал называть его амиго. Впрочем, Барбанте скоро окажется за три тысячи миль от Нью-Йорка. Придется ему написать.

— Выступающие сидят на сцене. — Бурк ухватил Арчера за локоть и увлек в глубину зала. — Уже можно начинать. У нас сегодня полный сбор. — Таким же тоном финансовый директор театра обычно говорит, что у них аншлаг. — Ты намерен потрясти собравшихся своей речью?

Арчер поморщился, поскольку Бурк слишком уж крепко сжимал его локоть.

— Я собираюсь процитировать по памяти «Манифест Коммунистической партии» и отрывки из произведений Льва Троцкого.

Бурк одобрительно рассмеялся. Костюм ему отгладили, но он буквально трещал по швам. Бывший комментатор тщательно побрился, правда, порезавшись несколько раз, поэтому на воротнике кое-где виднелись крошечные пятнышки крови. Бурк присыпал багровые щеки тальком, словно готовился к тому, что его будут фотографировать.