Растревоженный эфир

— Нет, ты туда не пойдешь. — Китти остановилась в шаге от него. — На этот раз ты от меня не спрячешься. — Она обошла стол, посмотрела Арчеру в лицо. — Вот это тебя сейчас интересует больше всего? Речь, которую ты собираешься произнести? Ты хочешь убедиться, что она произведет впечатление на слушателей? Ради этого ты готов растоптать последнюю возможность сохранить нашу семью?

— Китти! — Арчер не чувствовал твердости, с которой звучал его голос. — Боюсь, мне придется попросить тебя выйти из кабинета. Я хочу побыть один.

Внезапно Китти наклонилась вперед и вырвала листы из рук Арчера.

— Я хочу это прочитать.

— Отдай мне эти листки, Китти!

— Меня интересуют литературные произведения, которые пишет мой муж. — Китти подалась назад, словно боялась, что Арчер отнимет у нее добычу. — Это же естественно, не так ли? Ты ведь всегда доставал меня своими паршивыми пьесами, хотел услышать мое мнение. Почему вдруг ты переменился?

Какие-то мгновения они молча смотрели друг на друга. Потом Арчер пожал плечами.

— Хорошо. Прочитай, если тебе этого хочется. Мне все равно. — Он отошел к креслу, сел, наблюдая за Китти.

Китти начала читать, изредка поглядывая на Арчера, словно опасалась, что тот неожиданно подскочит и вырвет листки.

— Боже мой, — вырвалось у нее, когда она прочитала первую страницу и перешла ко второй. — Боже мой, ты свихнулся.

Она не стала читать дальше. Вновь взглянула на Арчера, чтобы убедиться, что тот не собирается выпрыгивать из кресла, и разорвала листки пополам, затем еще пополам и продолжала рвать на более мелкие клочки. Арчер уже начал подниматься, но плюхнулся в кресло, дожидаясь, пока она закончит. Китти тяжело дышала, ей мешала повязка на руке, но она рвала и рвала бумагу. Наконец, бросив обрывки на пол, Китти вызывающе посмотрела на мужа.

— Вот что я об этом думаю. Вот мое откровенное мнение.

— Хорошо, — терпеливо ответил Арчер. — Тогда обсуждать нам больше нечего.

— Ты меня ненавидишь.

— Отнюдь.

— Да, ненавидишь. Ты хочешь уничтожить меня.

— Китти, не дури.

— Ты хочешь уничтожить меня, — нараспев повторила Китти. — И ты хочешь уничтожить наш дом. Но я тебе не позволю.

— Что за чушь?

— Они звонили мне, называли свиньей, шлюхой и другими словами, которые я повторять не буду. И все из-за того, что ты наделал. Как, по-твоему, они будут называть меня после того, как ты выступишь перед всеми этими коммунистами?

— Они не все коммунисты, — устало ответил Арчер. — Там будут разные люди.

— Ты в это веришь? Ты так наивен, чтобы в это верить? Почему ты так стремишься вырыть себе яму и свалиться в нее? В чем секрет? На какой крючок они тебя посадили?

— На карту поставлены определенные принципы, — начал Арчер, отдавая себе отчет, что слова его звучат очень уж академично, — и мне просто не повезло в том, что я…

— А разве это не принцип — защищать свою жену и своего ребенка? — оборвала его Китти. — Или для благородных интеллигентов, как ты, это сущая ерунда? Интеллигенты! Господи, смеяться хочется над такими интеллигентами! Актеры, которые не могут получить роль в третьем составе «Табачной дороги»,[67] гастролирующем в глубокой провинции. Писатели, которые готовы писать исключительно рекламу слабительного, если им платят за это семьдесят пять долларов в неделю! Мелвилл! Дузе! Ты и представить не можешь, как смешно это выглядит! И ради этого ты готов пожертвовать всем, чего ты достиг? Спустись на землю! Или ты не знаешь, где мы будем через шесть месяцев после того, как ты произнесешь эту речь? Чем мы оплатим ренту… твоими принципами? Чем мы будем кормить ребенка… одобрением Коммунистического Интернационала? В чем дело? Тебе надоело жить в нормальных человеческих условиях? Нескольких лет вполне хватило? Или ты думаешь, будто ты так красив и умен, что в любом другом месте тебя отхватят с руками после того, как вышвырнут с радио?

— Если б ты знала, какой отвратительной ты выглядишь, — Арчер сожалел о своих словах, хотя и не кривил душой, — когда начинаешь так говоришь. Пожалуйста, замолчи и оставь меня в покое.

— Мне без разницы, как я выгляжу! — воскликнула Китти. Она шагнула к столу, оперлась на него, лицо ее перекосилось от ярости. — Мне без разницы, что ты обо мне думаешь. Мне без разницы, будешь ты со мной потом говорить или нет. Я не собираюсь вновь окунаться в бедность. Я не собираюсь еще раз начинать все сначала. Я уже не в том возрасте, чтобы снова думать, где взять деньги, если ребенку понадобится удалить миндалины, как уговорить мясника продлить кредит еще на месяц. Этими радостями я сыта по горло! Я слишком стара для таких удовольствий! И мне плевать, что ты об этом думаешь. Мне плевать, какими идиотскими принципами ты забиваешь себе голову. У меня только один принцип. Я. Я, Джейн и ребенок. И я не собираюсь рожать в общей палате «Беллвью». Мне нужна отдельная палата и опытный врач. Я хочу твердо знать, что все счета будут оплачены пятого числа каждого месяца, я хочу знать, что не зря вновь пройду через все эти мучения, что у моего ребенка и у меня, после того как все закончится, будет шанс…

У Китти перехватило дыхание.