Расцвет и упадок государства

Помимо разрушения традиционных общественных структур, почти все колониальные администрации создавали новые элиты (печально известным исключением была бельгийская администрация, которая сделала невозможным для местных жителей получение какого-либо образования, кроме начального). Часто первым шагом на пути к вестернизации был приход миссионеров, которые обучали чтению, письму и арифметике, а также знакомили с элементарными западными социальными и культурными понятиями. Кроме того, молодые деревенские жители, часто родственники вождя, получали определенную юридическую и административную подготовку, чтобы помогать старейшинам вершить такой суд, который правители колоний считали приемлемым. В частности, в британских колониях аборигены, получившие европейское образование, часто возвращались домой в роли учителей. Других брали на низшие посты в системе государственной службы. В Индии первые отдельные случаи такого рода имели место уже в середине XIX в., и к 1909 г. Вице-королевский Совет даже был вынужден принять в свои ряды первого представителя-индийца. В Северной Африке и бывших владениях Оттоманской империи этот процесс начался в мирное время, тогда как в других странах он стал разворачиваться только после 1945 г. Наконец, аборигены могли отправиться в метрополию и получить европейское образование — во всем мире не было более престижного статуса, чем «возвратившийся из Англии». Обычно этой привилегией могли пользоваться сыновья очень богатых жителей колоний — либо вождей, которые смогли сохранить свою власть, либо купцов, которые использовали появившиеся новые возможности. Однако всегда были такие, кто каким-то образом попадал в европейскую метрополию, работали там или занимались попрошайничеством. Хорошим примером был Хо Ши Мин, живший в Париже с 1917 по 1921 г. и поочередно бывший то садовником, то дворником, то официантом, то фото-ретушером и даже кочегаром. Другим примером был Йомо Кеньятта, который приехал в Лондон, чтобы выразить протест против британской оккупации его страны, и остался там для изучения антропологии.

По мере того как различные государства установили свою прямую власть в заморских владениях своих компаний, империализм обзавелся новой идеологией. С 1500 по 1800 г. идеологическое основание по большей части сводилось к несению слова Божьего язычникам, с одной стороны, и получению прибыли, с другой; но ни один из этих мотивов не могли принять современные светские государства, носящие публичный характер. Соответственно, в период между 1840 и 1890 гг. стали формулироваться так называемые цивилизаторские миссии[807]. Просветительские идеи о равенстве людей, не говоря уж о том, что «благородный дикарь» мог бы подавать пример коррумпированной цивилизации — были выброшены за борт. Их заменили дарвинистские представления о «дорогих» и «дешевых» расах; как сказал сенатор США Альберт Беверидж (1862–1927), имея в виду жителей только что захваченных Филиппин: «Бог создал нас знающими толк в управлении государством, чтобы мы осуществляли это управление над дикими и рабскими народами»[808]. Такой образ мысли, ставший популярным после того, как Редьярд Киплинг написал о «бремени белого человека», господствовал в начале XX в., сохранялся во время Первой мировой войны и даже позже. В конце концов, он привел к возникновению системы мандатов, впервые предложенной Яном Сматсом в 1918 г.[809] и официально принятой Лигой наций. Бывшие оттоманские и немецкие владения на Ближнем Востоке, в Африке, Китае и Тихом океане, где местное население считалось неготовым к независимости, были переданы под якобы благожелательное попечительство Великобритании, Франции, Бельгии, Южной Африки, Японии, Австралии и Новой Зеландии. Их задачей было взращивать их до тех пор, пока они не встанут на ноги; ежегодный отчет о достигнутом прогрессе необходимо было представлять постоянной мандатной комиссии. Нет необходимости говорить, что во многих случаях способы, с помощью которых управляли этими и другими колониями, почти не изменились в межвоенный период. И все же, по крайней мере в теории, изменился смысл и оправдание этого управления, что, в свою очередь, отражало сомнения, которые испытывали многие люди в странах-«опекунах» по поводу справедливости колониальной системы в целом.