Расцвет и закат Сицилийского королевства

К этому времени юной королеве исполнилось всего одиннадцать лет, ее мужу — двадцать три. Однако, несмотря на разницу в возрасте, их брак, насколько мы можем судить, был идеально счастливым. Языковых проблем не возникало: Иоанна, родившаяся во Франции и воспитывавшаяся в аббагстве Фонтепро, была по образованию и привычкам более француженкой, чем англичанкой, а нормандский диалект французского языка» се еще оставался повседневным языком сицилийскою двора. Новые подданные Иоанны искренне ее полюбили и, по-видимому, ставили в заслугу ей, так же как и ее мужу, спокойствие и блеск королевства, наконец-то находившегося в мире с остальным светом и самим собой, процветающего и счастливого.

Они с полным правом могли это делать, поскольку всего через несколько месяцев в Венеции произошло событие, которое положило конец вражде между Вильгельмом и его самым непримиримым противником. 29 мая предыдущего го да в Леньяно, неподалеку от Милана, Фридрих Барбаросса потерпел самое сокрушительное за всю его жизнь поражение от Ломбардской лиги; и, пока миланцы праздновали победу, покрывая подходящими к случаю барельефами Римские ворота,[129] императорские посланцы предстали перед папой Александром в Ананьи, чтобы обсудить условия договора, который должен был положить конец семнадцатилетней схизме и принести мир в Италию. Выработав в общих чертах условия соглашения, стороны условились созвать в июле 1177 г. большую конференцию в Венеции — куда прибудут представители лиги и короля Сицилии, папа и, наконец, когда все предварительные обсуждения завершатся, сам император.

Вильгельм направил я Венецию в качестве посланцев графа Рожера из Апдри и, к счастью для потомства, архиепископа Ромуальда Салернского, который оставил нам замечательно детальный (для него) рассказ о происходившем. Рано утром 24 июля, сообщает он, папа отправился к собору Святого Марка и послал делегацию кардиналов в Лидо, где в церкви Святого Николая ожидал Фридрих. Там император торжественно отверг своего антипапу и признал Александра законным понтификом, после чего кардиналы сняли с него отлучение. Теперь он мог быть допущен в город, куда его с большой помпой препроводили лично дож, патриарх Венеции и кардиналы. Высадившись в Пьяцетте, он прошел между двумя высокими шестами, на которых развевались знамена святого Марка, к базилике, где Александр поджидал его на троне и в полном облачении. Ромуальд продолжает:

«Когда он приблизился к папе, Святой Дух коснулся его; почитая в Александре Бога, он сбросил свою императорскую мантию и пал ниц перед папой на земле. Но папа со слезами на глазах нежно его поднял, поцеловал и даровал ему свое благословение, а собравшиеся германцы запели «Те Деум», Затем, взяв императора под правую руку, папа провел его в церковь для дальнейшего благословения, после которого тот со своими людьми вернулся во дворец дожа».[130]

Договор в Венеции стал кульминацией понтификата Александра. После всех страданий и унижений, которые ему пришлось вынести за восемнадцать лет схизмы и десять лет изгнания, имея своим непримиримым врагом, быть может, самого грозного из всех властителей, когда-либо носивших императорскую корону, он наконец был отмщен. Давно пережив свое семидесятилетие, он дождался все же дня, когда император признал не только его самого в качестве законного папы, но и все права папства на Рим — те самые права, которые Фридрих столь надменно требовал для империи во время своей коронации. Пятнадцатилетний мир, который Барбаросса подписал с Сицилией, означал конец всех страхов перед перспективой оказаться крохотным островом посреди безбрежных имперских территорий, которые в прошлом так мучили папскую курию; а шестилетнее перемирие, заключенное с Ломбардской лигой, являлось, как было договорено, только предварительной мерой, предшествующей официальному признанию империей независимости ломбардских городов. Это был триумф — гораздо более значимый, чем та победа, которую папа Григорий одержал над Генрихом IV ровно сто лет назад; но для верующих, радовавшихся вместе со старым папой в Венеции в эти знойные летние дни, это было также торжество его мудрости и твердости, позволивших ему с честью провести церковь через один из самых бедственных периодов ее истории.