Расул Гамзатов

Их ждали везде, и каждый раз это был праздник. Как встречали артистов, вспоминал Махмуд Абдулхаликов: «Кому первым удавалось подойти к артисту и пригласить в гости, тот и становился его кунаком... За час до начала основных выступлений артистов начинались танцы, лезгинка с зурной и барабаном. На звуки музыки сразу собирались сельчане. Было большим счастьем, если в селе оказался электромотор. Если его не было, зажигали керосиновые лампы и при их свете начинались выступления. Бывали случаи, когда зажигали костры для освещения... Так, пешком обойдя весь Аваристан, артисты возвращались в центр нагорного Дагестана — родной Хунзах».

Сцены обычно сооружались на годекане, где всегда находилась пара брёвен или скамеек, на которых обычно сидели аксакалы, обсуждая сельские дела. Остальные стулья или табуретки зрители приносили с собой. Если были и навес или крыша — дело облегчалось. Если их не было и вдруг начинался дождь, спектакль переносили, а до той поры отправлялись в гости к кунакам, где пели песни, танцевали и пировали. Расула часто приглашали в сельские школы, чтобы сын самого Гамзата почитал им свои стихи. Кто-то хвалил его стихи, кто-то ругал, но в горах его уже считали поэтом.

«Помню, с этим же театром я впервые приехал в знаменитый высокогорный аул Гуниб, — писал Гамзатов. — Известно, что поэт поэту кунак, хотя бы они и не были знакомы. В Гунибе как раз жил поэт, о котором я слышал, но встречаться с которым раньше не приходилось. К этому поэту я пришёл в гости, у него же я остановился на дни наших гастролей.

Добрые хозяева приняли меня так хорошо, что мне было даже неловко, я не знал, куда себя деть. Особенно же запомнилась мне ласковая доброта матери поэта.

Уезжая, я не находил слов для благодарности. Получилось так, что с матерью поэта я прощался, когда в комнате никого не было. Я знал, что для матери не может быть ничего радостнее, если скажут хорошее слово о её сыне. И хотя я очень трезво смотрел на очень скромные способности гунибского поэта, всё же я начал робко хвалить его. Я стал говорить матери, что её сын — очень передовой поэт, пишет всегда на злободневные темы.

— Может, он и передовой, — грустно перебила меня мать, — но у него нет таланта. Может быть, его стихи и злободневны, но, когда я начинаю их читать, мне становится скучно. Ты только подумай, Расул, как получается. Когда сын учился произносить первые слова, которые и понять-то было нельзя, я несказанно радовалась. А теперь, когда он научился не только говорить, но и писать стихи, мне скучно. Говорят, что ум женщины лежит на подоле её платья. Пока она сидит, он при ней, но стоит ей встать, как ум скатывается и падает на пол. Так и мой сын: пока сидит за столом, обедает — говорит нормально, всё бы слушала, но пока он идёт от обеденного стола до письменного, он теряет все простые и хорошие слова. Остаются только казённые, серые, скучные».

Моему другу-поэту, о котором его мать, старая аварка, сказала

Когда-то говорить он не умел,
И всё же, мать, я сына понимала,
Давно заговорил он и запел,
И понимать его я перестала[21].

В странствиях комедиантов по горам Расул лучше узнавал свой народ, его культуру и традиции. В каждом селе было что-то своё, неповторимое, как в хорошей поэзии. Новые впечатления дарили молодому поэту богатый материал для творчества, и многое воплотилось в стихи.

Театральная жизнь многое открыла молодому поэту. Драматургия, где каждое слово сродни действию, научила его дорожить словом и избегать излишеств. Пьесы мировых классиков, которые он знал наизусть, стали отличной школой драматургии. Умение вживаться в образы тоже оказалось в жизни не лишним.

Не обходилось и без курьёзов. Махмуд Абдулхаликов вспоминал:

«Аварский театр показывал спектакль по пьесе Р. Фатуева “Горцы”. Расул был суфлёром. По ходу спектакля герой пьесы Айгази (роль эту играл Абдурахман Магаев), скрывающийся в горах от кровной мести, ночью пришёл в аул, чтобы встретиться со своей возлюбленной. Она же уговаривает его скорее уйти обратно в горы, а то убьют. Но Айгази говорит ей о любви, обнимает. Тут произошло неожиданное. На сцену вдруг выбежала жена Магаева и набросилась на мужа. Магаев схватил жену, утащил за кулисы. Возлюбленная осталась одна, жена вцепилась в Магаева и не пустила его на сцену. Получилась заминка. Расул, который сидел в суфлёрской будке, выскочил из неё на сцену и сказал возлюбленной все те слова, которые должен был говорить Айгази — Магаев. После спектакля Расул Гамзатович, довольный своим поступком, сказал: “Возможно, для зрителей драма превратилась в комедию, но они поняли содержание пьесы, а это я считаю самым главным”».