Ратник (СИ)

— Да откуда же мне знать? Я того не ведают. Ну… молитву над Пафнутием прочел. Крест деревянный поставили. Вроде все честь по чести. Только отчего-то он хотел положить его лицом к восходу и в броне с оружием. Но как по мне, то достойно. И дрался Пафнутий добро. Его в самом конце дуриком убили.

— Добре, добре, — положив руку на плечо священника, произнес воевода. Дескать, не лезь в бочку.

— Да, добре, — кивнул Устинка. — Андрей так и сказал. Указав нам, что Пафнутий погиб за свое праотечество не выпуская оружия из рук.

— Как-как? — дернулся священник.

— Не выпуская оружия из рук. Для него это было очень важно почему-то.

— Ну а что? — сжал плечо священнику, произнес воевода. — Доброе дело. Знать дрался насмерть и стоял крепко. Такое не грех и отметить. Главное, что он похоронил его по-христиански.

— А то! И молитву прочитал. И крест поставил. И даже щит сверху положил. Вот, такой же, — потряс Устинка своим, отец Афанасий же вновь поморщился, но меньше, сильно меньше. — Это, сказывают, старинный христианский символ, который несли на своих щитах еще воины Константина Великого! И разрази меня молния, если Всевышний Господь наш не защищал нас в этом походе! Столько супостатов побили! И всего один из нас пал!

Еще немного поболтали.

А потом началось гуляние. Тула праздновала. Пила хмельное. Пела песни. Жгла костры. И долго никак не могла успокоится. А ближе к утру поместные дворяне затянули «Звезду» в адаптированном варианте. Том самом, в котором ее исполнил Андрей своим людям.

Отец Афанасий сидел на лавочке, откинувшись на ствол дерева, у которого она стояла, и внимательно слушал с закрытыми глазами. И сколько не старался, не мог заметить ни одного слова, которое бы прославляло старых богов или еще как-то поощряло язычество. Заметить не мог, но нутром чуял — песня сия была насквозь языческой. Полностью. Всецело. Однако придраться формально не к чему…

— Что отче, отдыхаешь? — спросил воевода, присаживаясь рядом. — День был горячий.

— Слухи… опять слухи… что нам с ними делать?

— Ты о чем?

— О том, что Андрей де мертвецов воскресил и в бой против супостатов отправил.

— Так брехня же.

— Это мы с тобой то понимаем. А люди болтать станут…

— Вряд ли. Устинка же все объяснил. А кто станет, тому укорот дадим. — отмахнулся воевода. — Ты мне лучше скажи, что с полоном делать станешь? Вон их сколько!

— Надо по домам их разводить.

— Не все с Тулы и земель ее.

— Не все.

— Данила сказал, что Андрей предложил тем, кто желает, остаться у него. Но самоуправство чинить не стал. И всех сюда отправил. Чтобы мы с тобой решили.

— Удивительно, что не стал…

— Так что? Не хочешь ему людишек оставлять?

— Да куда нам деваться то? — горько усмехнулся отец Афанасий. — Никто из помещиков, не поймет.

— Вот и я думаю, не поймут. И не только помещики.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Ко мне тут из Москвы челочечек приходил. Сказывал, будто бы брат царицы хочет поближе пообщаться с Андреем.

— Этого нам еще не хватало. Господи Иисусе! За что нам это испытание?!

— За все нужно платить, — философски заметил воевода, пожав плечами. — Полк вон — расцвел. Люди рвутся в бой. И все о двуконь. Знать за это такая цена. Не великая, я тебе скажу.

— Великая… ой великая… Константина Великого приплел. Вот стервец!

— А что? Разве сей символ не он удумал?

— В том-то и дело, что он. Но я-то о том от митрополита узнал. А он откуда? Боже! Как же я устал… просто устал… я уже просто не знаю, что со всем этим делать.

— Жить… просто жить…

[1] Так продолжалось до Смутного времени. К началу XVII века эта традиция ушла даже у бояр. И попытки Алексея Михайловича возродить копейный бой натыкались на пренебрежение им у служилых, считавших его боем низким и не благородным. Отчего в копейщики конные шли поместные дворяне только по бедности и безысходности. К середине XVI века традиция копейного боя была своеобразным маркером элитарности.

Часть 2. Глава 8

Глава 8

1554 год, 10 июля, вотчина Андрея на реке Шат

Андрей открыл глаза и уставился в темноту потолка. Передав дяде жены «улов», он решил остаться на какое-то время в своей вотчине. Для отдыха и приведения отряда в порядок.

Формально он мог и вообще завершать службу. Порядка полутора месяцев — приличный срок для феодальной службы. Считай половина лета. При той активности, которую он развил на очень опасном направлении — более чем достаточно. И останься он в вотчине теперь — никто слова бы не сказал. Однако не все было так просто…

Рядом тихо сопела Марфа, прижавшись к нему. А чуть в стороне, практически у кровати, находилась подвесная люлька с ребенком. С сыном. Его сыном.

Практически идиллия. Хотя вечерний цирк с убаюкиванием его немало злил. В какой-то момент он даже захотел чем-нибудь ударит этот орущий комочек «радости». Но сдержался. Марфа же, казалось, не замечала этого раздражителя и спокойно его укачивала.