Ратное счастье

Да, о таком оружии мои собратья по строю у себя в училище не слыхивали. Немцы совсем недавно создали это чудо артиллерии по принципу нашей знаменитой «катюши». Но «лука» бьет одиночными. Прицельности у него — никакой, да и вреда, в сущности, не так уж много. Пострадать серьезно можно только в случае прямого попадания. Но зато — голос!.. Как огромным куском ржавого железа по стеклу. Хуже. Мне не хочется заранее настораживать совсем еще не обстрелянных и, видимо, славных парнишек, и я подбадриваю их и заодно себя:

— Дурацкий аппарат. Поражаемость грошовая, а к звуку выстрела можно привыкнуть. (Как бы не так. Ревет, как сатана.)

В сопровождении молчаливого связного мы идем что-то уже очень долго и только с наступлением темноты попадаем наконец в штаб нашего полка. А там разговор короче, чем у комдива. Батальоны, несут потери и ждут не дождутся офицерского пополнения.

Поэтому никто ко мне не придирался, и ни в дивизии, ни в полку не удивились моему назначению на столь необычный для моего пола и возраста пост. Я сразу воспрянула духом.

На КП батальона капитана Бессонова мы пробирались буквально ощупью: из воронки в воронку. Ноги на мокрой глине разъезжались, как на льду. Перебрались через какую-то широкую канаву, вода в которой доходила почти до колена, лилась за голенища сапог. Изорванная колючая проволока цеплялась за подолы плащ-палаток, с треском рвала добротную парусину. Мои спутники довольно сдержанно возмущались, видимо, жалея свое новехонькое обмундирование.

То и дело над нашими головами проносился горячий шквал снарядов — то чужих, то наших. Вспыхивали ракеты и, едва взлетев, с шипением гасли под косыми струями дождя. Трассирующие пули, как раскаленные угольки, выбрасывались целыми пригоршнями откуда-то снизу и, завывая на разные голоса, неслись вверх — прямо нам навстречу. Все ясно: значит, наши— на высоте, а фриц — внизу, в лощине. И это уже неплохо. Минометные залпы почти без передышки кромсали подходы к боевым позициям. То и дело мы ложились прямо в грязь. Чертовски неприятно, но было бы обидно и смешно погибнуть, не дойдя до настоящей войны. Теперь уже младшие лейтенанты крыли Гитлера и его присных не очень-то интеллигентно и извинялись передо мною громким шепотом и порознь, и все вместе. А мне и самой было впору облегчить душу, но я не умею употреблять «соленые» слова. Убеждена, что и на переднем крае можно разговаривать по-человечески. И пусть сколько угодно спорят со мною бывалые фронтовики — не соглашусь. Что-то я ни разу не слыхала, чтобы комиссар Юртаев или тот же Димка Яковлев крыли матом даже в самые невыносимые моменты боя.

На КП батальона мы ввалились мокрые и грязные с головы до пят.

В просторном, и сразу видно, что бывшем немецком, блиндаже находилось человек пятнадцать. Преимущественно— молодежь. Но самым молодым был, пожалуй, комбат Бессонов. Ну сколько ему: двадцать? От силы — двадцать два. Невысок ростом, но подтянут и даже не по окопному щеголеват. По-юношески жидок в талии и по-мужски самоуверен. Наше внезапное появление его заметно обрадовало: карие глаза возбужденно заблестели, в углу большого рта заиграла усмешка.

— Ну, друзья, теперь наше дело в шляпе!—вееело сказал он. — А то мы тут без комсостава совсем сникли— хоть караул кричи.

Один из моих спутников вежливо попросил старых газет — дорожную грязь пообчистить.

Браток, не смеши ты меня,— покровительственно усмехнулся комбат.— Честное слово, мне не до смеху.

Так ведь я же прошу старых,— сконфузился новичок. А в ответ сразу несколько добродушно-насмешливых голосов:

А у нас газетки не старятся.

Как получим да прочитаем от доски до доски — так ее, голубушку, сразу — «на сорок».

На сорок шматов, на сорок лбов, короче — на «козьи ножки».

Вы это учтите, если курящие,— дружески посоветовал комбат вновь прибывшим. — С куревом у нас беда. В особенности сейчас. Табачок и завертка — на вес золота.

Он был прав. Заядлым курильщикам на переднем крае приходится туго, а при наступлении — в особенности. Курево даже офицеры не каждый день получают, "а о солдатах и говорить нечего: сутки прозябают на трех завертках махорки «вырви глаз». А потом на выбор: хоть мох кури, хоть прелые листья, а не хочешь — как хочешь.

Некурящим офицерам по недавному приказу положены конфеты. Я не курю, однако все-таки получаю курево. Разумеется, не для себя — в НЗ для «своих и наших» — кто же откажется от лишней затяжки? Не ахти какое благодеяние, но все ж таки. Ведь солдатские радости на войне известны: письмо, баня (ежели с паром!), горячий приварок хоть раз в сутки, самокрутка размером с оглоблю да законная наркомовская чарка.

Мои попутчики дружеское предупреждение комбата приняли за тактичный намек, и моментально все четверо — по пачке папирос на стол.

Кто-то воскликнул удивленно и радостно?

— Братцы, «Беломор»! Наш—довоенный...

В блиндаже вдруг заговорили все разом. Защелкали самоделки-«катюши», запахло бензином и хорошим табачным дымком.