Ратные подвиги простаков

— Кто выскажется по мотивам голосования? — начал опять Кислое. — Ладно, у вас мотивов нет. Валяй, докладчик, да особой растяжки не имей.

Докладчик начал плавно и через минуты две промочил глотку водой. Когда докладчик вошел в раж и был увлечен собственными словами, его приостановил Кислов:

— Погоди, товарищ докладчик.

Докладчик приостановился, наступила пауза, и Кислое чего-то выжидал.

— Ну, скоро! — крикнул он. Никто не понял, к кому относятся эти слова, и снова наступило молчание.

— Да чего ты? — снова вмешался Глотов, задавая вопрос председателю.

— Да вот выжидаю, когда там ребята закончат партию, — ответил Кислов.

Двое рабочих, игравшие в заднем углу в шашки, оторвались от игры и покраснели.

— Закончили? — спросил Кислов.

— Закончили, черт тебя подери, а ты видишь, какой — руководить любишь.

— Нет, пробуждаю от спячки.

После заключительного слова докладчика взял слово Глотов, чтобы ответить что-то по личному вопросу. Он был обвинен докладчиком, который неодобрительно отозвался относительно общего руководства клубом, частицей этого руководства считал себя и Глотов.

— Товарищ Глотов, — заметил ему Кислов, — докладчик ни одной личности не задел. А каким же порядком вы приняли слова докладчика на свой счет?

Зал опять захохотал.

Авенир Евстигнеевич сидел позади президиума.

«Откуда столько независимости в этих простых словах? — думал он. — Откуда столько задора и зоркости?»

Авенир Евстигнеевич причислял себя к служилым людям и искал разницы между служилым народом и рабочими.

«Рабочий независим, потому что чувствует за собой силу. Кто может производить вещи, тот горд и независим. Служащие делают дурные отношения: они бюрократы и изворотливые лгуны».

Когда кончилось собрание, он помимо своей воли потянулся следом за Кисловым. Этот человек привлекал его.

— Кислов! — окликнул он.

— Что? — спросил Кислов, недоверчиво оглядывая внешность Авенира Евстигнеевича.

— О чем ты сейчас думаешь, Кислов? — неожиданно спросил Авенир Евстигнеевич, не находя более подходящего вопроса.

— О сковороде! — ответил непринужденно Кислов.

— О сковороде? — переспросил Авенир Евстигнеевич и улыбнулся.

— Да, милый мой, о сковороде, конек ее задави. И думаю я об ней и денно и нощно… — И Авенир Евстигнеевич понял: Кислов думал о той сковороде, которая сделана его руками и имела одну цену, и о той же сковороде, имевшей другую стоимость, когда она придет к Кислову как к потребителю.

Вспомнив всю эту сцену, Авенир Евстигнеевич решил уйти на производство. Вдруг как-то сразу наступило успокоение. И Авенир Евстигнеевич вышел на улицу с облегченным сердцем.

ПОШАТНУВШИЕСЯ УСТОИ

У горы, горы, горы,

Там дерутся комары.

Проливают свою кровь

За проклятую любовь.

Частушка

Восстановив за лето утраченные зимою силы и прикопив достаточные запасы энергии, осенью городской народ садится за упорный труд, чтобы изничтожить кипы бумаги — превратить созданную ценность в архивное ничтожество. Наступает рьяное время, и миллионы людей, плотно усевшись за письменные столы, стремятся удивить мир административной въедчивостью и проникновенной озабоченностью.

Вопрос о присвоении «Центроколмассу» всесоюзного масштаба, заглохнувший в летний период, снова встал во весь рост, и Родион Степанович толкался из учреждения в учреждение, чтобы кого-то расшевелить и чего-то проработать.

Десятки комиссий заседали по этому вопросу, высказывали пожелания, фиксировали личные мнения, требовали дополнительных материалов и углубленных мотивировок.

Центроколмассовский аппарат снабжал комиссии обильной пищей, и пищу эту пережевывали комиссии, как корова пережевывает жвачку. Жвачка не есть пережевывание клока сена, а всего лишь движение нижней челюсти. Если корова перестает шевелить челюстью, она теряет жвачку. Тогда корову взнуздывают веревкой, чтобы она нашла жвачку, иначе ей грозит смерть. Не пришлось ли бы взнуздывать комиссии, если бы они теряли жвачки, подобные центроколмассовским, и не наступила ли бы тогда смерть всяческим комиссиям? Но, увы! жвачка не может быть потеряна комиссией, ибо нижняя челюсть ее слишком развита и дает возможность жевать даже собственный язык.

Кроме обычной жвачки, Родион Степанович, как хороший хозяин, взнуздал комиссии твердым отрывком веревки.