Ратные подвиги простаков

Комбинат общественного благоустройства разрастался помимо и вопреки воле Прохора Матвеевича, как и текло всякое движение, обходившее его. Прохору Матвеевичу следовало бы возглавлять учреждение, но он, не зная, каким образом следить за движением, возглавляя таковое, восседая на вершине, как ворон на церковном кресте, каркая в предвестьях непогоды…

Текущей зимой Прохор Матвеевич замолк и, затаив сомнение, аккуратно высиживал в кабинете положенное время. Он увлекался письменностью по части просмотрения черновых проектов общего планирования, представляя их переписанными набело для окончательного редактирования Марка Талого.

У Марка Талого была ясная голова, и он, стоя в центре хозяйственных наплывов, распределял ускоренное течение по соответствующим каналам, как досужий поливальщик огорода, управляющий обильными потоками вод, исходящих от мощного чагиря.

Зима сближала Прохора Матвеевича с Марком, сидевших над перспективами сообща и пользуясь удобством текущей стужи.

Зимние дни начинались темными утренними часами, заканчиваясь при электрическом свете: Прохор Матвеевич полюбил и сумерки, способствующие углублению его сомнений…

…В середине зимы Прохор Матвеевич воспользовался нормальным днем выхода, чтобы полностью обследовать время и распознать, не наступили ли вечные сумерки на обширной вселенной, чтобы утихомирить возросшее сплошное движение?

Прохор Матвеевич вышел на прогулку по обычному правилу, сопровождаемый супругой, и оказалось, что над Талый-Отстегайском по-прежнему светит солнце и к тому же отсутствует облачность.

Одолеваемый сомнениями по поводу предстоящего осуществления перспектив, Прохор Матвеевич приметил, что солнце спустилось ниже и греет оно гораздо слабее.

— Ты, Клашенька, обратила на это внимание? — довел он свои мысли до слуха жены.

— В детстве обращала и сомневалась, теперь же уверовала, что так и должно…

— Должно-то оно должно, это я понимаю, но почему? — допытывался Прохор Матвеевич.

— Солнце, Проша, — предмет органический, — оно тоже другой раз любит прохладное место. Вот и подошло оно поближе к Северному полюсу, — рассудила Клавдия Гавриловна, что-то припомнив из научных данных.

— Я в науках, Клашенька, в точности не утвержден, а ласковое слово люблю, — вздохнувши засвидетельствовал он.

Они спускались под гору, на соковский мост, обоюдно уважаемое место. Прохор Матвеевич заметил, что в Отстегайке по-прежнему струилась вода, испускаясь густым паром. Отсегайка в пределах города не застывала в движении, так как в ее русло вливались горячие фабрично-заводские стоки.

Фабрики и заводы, расположенные на берегу, всасывали тихие воды Отстегайки и отдавали их обратно лишь по обработке пара и после того, как они омывали обильные растворы химических покрасов.

Вся же струившаяся зимняя вода была прозрачная, и Прохор Матвеевич с моста рассмотрел песчаное дно. Он обрадовался, что на этом месте природа не замирает и не нарождается, а просто струится.

— Тихий темп, но беспределен, — сокрушенно произнес Прохор Матвеевич.

Вздрогнули надолбы, и супружеская чета, напугавшись, отклонилась от перил. Супруги сошли с моста, и, осмотревшись, Прохор Матвеевич приметил, что по мосту полз обоз, груженный кирпичом, и передние сани, сошедшие в раскат, ударялись о перила.

Оказывается, простые сани, пребывающие в движении, помешали его тихой мечте об исчезнувшем премудром пескаре, заморенном процессами химических брожений…

Прохор Матвеевич с возвышенного места посмотрел на ближайшие городские окрестности и будто бы в первый раз обнаружил целостность скупого зимнего пейзажа.

Над Талый-Отстегайском струился прозрачный день, и миллиарды блесков, искрящихся от преломления лучей на снежных пустырях, венчали славу застывшей природы.

Фабрики и заводы расположились на берегу, их небольшие, но стройные корпуса держали трубы торцом, дымя в беспредельность вселенной. Корпуса отличались красным цветом, а за ними лежали пустыри с оврагами, занесенными снегом.

По городским улицам тянулись бесконечные обозы, груженные железными балками, цементными бочками, тонким тесом и ящиками, наполненными гвоздями. Когда обозы замирали в движении, тогда копошились люди, наполнявшие улицы возгласами, расталкивали приземистые сани упорными плечами.

За городом на снежных пустырях ложились груды камней, штабеля цветистого кирпича, и лязг железных плашек нарушал молчаливый покой пространства. Подводы и люди вкрапливались мелкими движущимися точками, ползли по снежным пустырям, и снежное поле покрывалось тысячами нитей посеревших троп.

Улицы заполнялись говором крестьян, подвозивших грузы для подспорья в оборудовании металлургического гиганта. Мужики распахивали полы зипунов, стучали каблук о каблук и, засунув за пояс кнутовища, вертели цигарки.

Обнаружив многочисленное количество мужицких подвод на улицах города, Прохор Матвеевич чего-то оробел: он полагал, что зима — это долгое празднование мужиков, просушивающих суконные онучи над печкой и греющих голое брюхо на горячих кирпичах.

— Явно, что мужик погнался за длинным рублем, — произнес Прохор Матвеевич.