Ратоборцы

– Прости, Олександра Ярославич, прости!.. Не во гнев буди сказано!.. От худого разума молвил… но сердце кровью подплывает – смотреть на православных… Тяжко живут, тяжко… Думаешь, чем бы помочь…

– Видишь ли, какое дело, старина, – как бы в раздумье произнес Невский. – Вот мы с тобой тут думаем, что они там, в Каракоруме в своем, только о нашем, о русском народе и помышляют. А они ведь, татары, сорок народов, сорок царей под себя подмяли. Иные тамошние вельможи даже и не ведают: где и какая такая Русская Земля… И откуда она, от каких мест и по каких мест…

Старик вдруг побагровел, глаза его налились кровью, борода затряслась. Расплескивая, он поставил стопку на стол. Оборотясь лицом ко князю, протянул перед собой большую, искореженную полувековой работой руку и, потрясая ею, сказал:

– А ты им вот что скажи, Олександра Ярославич, поганцам таким: «Наша, мол, Русская Земля – по тех мест, куда плуг ходил да соха, куда топор ходил да коса… по тех, мол, пор и Русская Земля!..»

Говорили и о семейном. Старик расчувствовался и позволил себе слегка даже похвастаться домашними:

– Да-а… троих своих дочек из-под крыла в чужие люди выпустил – и не слыхать от сватов жалобы на нашу кровь! А и я двоих чужих дочек под свое крыло принял – и мы со старухой, с Дарьюшкой, тоже на чужое воспитаньице не жалуемся!.. Одное-то невестушку видал, государь, – Милану.

– А как другую зовут у тебя? – полюбопытствовал Невский.

– Другую невестоньку зовут у нас Анастасея. А мирски опять же – Светлана, – пояснил Мирон Федорович. – Вот погости у нас – покажем и эту… Авось не охаешь… Правда, не без норова бабочка, – прибавил батюшко-свекор и даже слегка поскреб бороду и поморщился. – Милава – та поспокойнее.

– Да-а, – сказал Александр, – норов, видно, у нее одинакий с Тимофеем.

– Вот-вот, – обрадованно подтвердил Мирон.

– Норов у Тимофея твоего смиреннее некуда, – продолжал Невский. – Сам с бородой, с усами, у самого детишки, – ты его бьешь, а он: «Тятя, прости!» Нынче не каждый сын такое стерпит.

У Мирона как бы и речь отнялась! Опомнясь, он с возмущением отверг то, что он бил Тимофея:

– Что ты, что ты, Олександра Ярославич?.. Что ты, свет-государь мой?.. Мыслимое ли такое дело – бить?! Да у нас и в побыте этого нету в семействе!.. Ведь мало ли какое поврежденье можно сделать… В запале ежели по уху ударишь, то и навек глухой!.. Но что действительно я его, Тимофея, малость поучил, отцовски, – от того не отрекаюсь!.. А и поделом, Олександра Ярославич, а и поделом!.. Тем семья стоит!..

Александр с большим усилием удержался от улыбки и пожелал узнать, в чем это провинился старшой.

– Нет уж, Олександра Ярославич, будь до меня доброй: пускай уж лучше не скажу я твоей светлости!

– Я с тебя воли не снимаю. Бывают художества, что лучше никому чужому и не знать.

– Господи боже милостивый! – воскликнул старик. – Да разве от тебя што может быть в добром семействе тайное? Ты же и над отцами отец!.. Ради бога, не подумай, что в татьбе попался али в другом в каком нехорошем… Однако все же стыдно сказать в княжеское ухо…

Тут Мирон Федорович, понизя голос, прикрыв рот ладонью, шепнул князю:

– От жены от своей да на сторону стал посматривать!..

Сказав это, грозный старик отшатнулся и глянул на князя, как бы желая увидеть, сколь потрясен будет князь эгакими бесчинствами Тимофея.

По-видимому, ему показалось, что вид у Александра Ярославича довольно-таки суровый.

Тогда, несколько успокоенный, что стыдное признанье как-никак сделано, Мирон Федорович продолжал:

– Да ведь мыслимо ли такое дело в крестьянском семействе? Да ведь он же у меня старшак. На него весь добыток свой оставлю. Он у меня как все равно верея у ворот!.. На нем все держится!..

И старик гневно засверкал очами.

День начался осмотром льняного обихода у Мирона Федоровича. Сперва Александру казалось, что займет это час-другой, не больше, а потому, когда Андрей-дворский утром пришел из стана получить приказанья, то ему было сказано держать коней под седлом. Но вот уже и солнце стало близко обеда, и лошади истомились под седлом, а и конца-краю не видать было льноводческим премудростям, которые сыпались на голову князя. А старик Мирон еще только входил в раж.

Упоенно он рассказывал и показывал князю всю премудрость льноводства. Он объяснял ему и сушку в поле, и вязку, и обмолот, и расстил, и подъем льна, и опять – вязку, и возку, и сушку на стлище, и в сушилке, и подготовку горстей, и мятье…

– А подыми ты его вовремя, – строго помахивая пальцем, внушал он Александру, – не дай ему перележать! А то волокно будет короткое!.. За такое большую цену не возьмешь!..

– Погоди, старина, погоди маленько! – остановил князь Мирона. – Скорописца! – молвил он вполголоса.

Через краткое время вприбежку, к тому самому изволоку, на котором стояли Невский с Мироном, возле озерка, заспешил молодой дьяк, в песчаного цвета кафтане, с каким-то странным прибором, наподобие тех лотков, с которыми на шее расхаживают по торжищу пирожники да сластенщики.