Ратоборцы

– Ну, коли так, – снизошел Чегодаш, – то предоставьте мне откуда-либо в затылок ей глянуть… из закрытия. У человека кость тонкая. А я ведь и сквозь жернов вижу!..

– Чем ты ее поил, мерзавец, княгиню великую? – кричал Невский на Чегодаша.

Колдун сперва отпирался:

– Я? Да, Олександр…

Однако при первой же его попытке назвать князя по имени и отчеству Александр таким взглядом обдал колдуна, что тот осекся и стал наименовывать его князем.

– Князь-батюшко, прости! – вскричал он, мотая головой. – Ничем, ничем не поил. Да разве меня допустят, мужика худого, пред светлые княжецкие очи?

Невский молчал и, не по-доброму наклоня голову, начал подыматься из-за стола. Они были только вдвоем в комнате, в той самой, в которой останавливался Невский и в первый свой приезд из Новгорода, на свадьбу брата.

Александр только что прибыл во Владимир кратчайшим путем, через Москву, в сопровождении Андрея-дворского и всего лишь десятка отборных дружинников, сильно встревоженный недобрыми известиями о неладах между молодыми, и о намерении Дубравки оставить Андрея, и, наконец, о болезни молодой княгини.

Приехав и вызвав немедленно для доклада верных людей, оставленных им в городе и во дворце брата, Александр Ярославич узнал и о волхвованьях вокруг Дубравки, и что замешаны тут попадья Анфиса и кое-кто из более высокостоящих. Однако не волшба и заклинанья этого черного проходимца беспокоили князя, – его ужаснуло известие, что Дубравку, неведомо для нее, поили каким-то зельем. У Александра тотчас же возникло подозренье, что это сделано не только по злому умыслу врагов – ибо чего только не бывало в княжеских семьях! – но и по тайному приказу Берке. Что Батый не пойдет на это, а стало быть, и Сартак, который давно уже был аньда ему, Александру, то есть побратим, – в этом Александр был уверен. От Батыя можно было ожидать, что сгоряча он прикажет опустошить Владимирщину, прикажет вырезать «всех, кто дорос до чеки тележной», но Александр поручился бы чем угодно, что старый хан не пойдет на отравленье никого из членов его, Александра, семьи, и тем более на отравленье Дубравки, этой невинной отроковицы. Но Берке, этот шакал, прикидывающийся львом, этот сквернавец, заждавшийся смерти своего старшего брата, – этот пойдет на все!

– Сказывай, мерзавец, чем ты поил княгиню?

Лицо колдуна дрогнуло.

«Эх, – подумал он, рухнув перед князем на колени, – спустил бы я тебе ножик в брюхо! Жалко, засапожник в хомуте остался: врасплох меня захватили!»

– Прости, князь, прости! Поил… не из своих только рук… а и одним добрым поил…

– Чем?

– А ничем, ну, просто, ничем… так – корешишко давал от гнетишныя скорби…

– Где оно у тебя, это зелье?

– А все изошло, истратил.

– Прикажу людей послать – обыск сделать!

– Ох, запамятовал, княже, я, окаянный: вот, завалялся один корешишко за пазухой.

Колдун достал из-за пазухи красный узелок с корнем.

Невский швырнул узелок на стол и продолжал допрос Чегодаша:

– От какой же ты болезни поил княгиню?

– От гнетишныя скорби… ну, от тоски, словом.

– Откуда тебе про то было ведомо?

– А от госпожи попадьи.

– А что же она тебе говорила?

– А, дескать, тоскует шибко княгиня… Утром, говорит, подушка от слез не успевает просохнуть…

Невский нахмурился.

– А что ты еще вытворял?

– А доброе слово шептал над тем над питьем: во здравие, во исцеленье…

– Скажи.

Колдун развел руками.

– А ведь воды нет, над чем шептать…

Невский поискал взглядом. Друза самородного хрусталя, которым он прижимал при чтении концы пергаментных свитков, попалась ему на глаза. Он взял хрусталь и всунул в руку Чегодаша.

– Вот пускай вода тебе будет. А если дознаюсь, что хоть одно слово утаил, землю будешь глодать вместе с червями земными!..

– Что ты, князь, что ты? Да пускай век свой трястись мне, как осинову листу!..

– Ну! – поторопил его Александр.

Егор Чегодаш, враз приосанясь, подобно коннику, которого спешили, заставили пройти версты, а потом сызнова пустили на коня, принялся шептать заговор над друзою хрусталя, словно бы и впрямь над чашкой с водою.

«А ночью ведь его страшновато слушать!» – подумалось Александру.

Колдун забылся. Он как бы выступил душою за эти каменные стены княжой палаты, он как бы не существовал здесь. Глаза горели, сивая борода грозно сотрясалась, голос то становился похож на некое угрожающее кому-то пенье, то переходил в свистящий шепот.

Александр хмуро слушал его.

– …От черного волоса, от темного волоса, от белого волоса, от русого волоса, от всякого нечистого взгляду!.. – гудел в низких сводах комнаты голос колдуна.

Обезопасив доверившегося ему человека от порчи, от сглаза, колдун перешел к расправе над наносной тоской, застращивая ее и изгоняя. Он двигался, шаг за шагом, прямо на стену, наступая и крича на Тоску. И Александру казалось, что и впрямь некое проклятое Богом существо – Тоска – кинется сейчас от этого высокого мужика в черном азяме и, окровавленная, станет биться о камни стен, о решетку оконницы, ища выхода и спасенья от истязующего ее и настигающего слова!..