Ратоборцы

– …Кидма кидалась Тоска от востока до запада, от реки до моря, от дороги до перепутья, от села до погоста, – нигде Тоску не укрыли! Кинулась Тоска на остров на Буян, на море на окиян, под дуб мокрецкой… Заговариваю я, раб… – Тут колдун на мгновенье запнулся, как бы выпиная какое-то слово, ему неприятное, но вскоре же и продолжал: – …раб Егорий, свою ненаглядную детушку Аглаю… Даниловну от наносной тоски по сей день, по сей миг!.. Слово мое никто не превозможет ни воздухом, ни аэром!..[38] Кто камень Алатырь изгложет, тот мой заговор переможет!..

Колдун окончил. Он стоял, тяжело переводя дух. На лбу у него блестели капли пота.

Мало-помалу выражение власти и требовательного упорства сошло с лица Чегодаша, он снова стоял перед князем, покорно ждя уготованной ему участи.

– А более ты ничего не говорил? – насмешливо спросил Невский, глядя на колдуна.

И в первый раз за всю свою жизнь, с тех пор как покойный родитель перед смертью научил его волхвованью и сбрызгиванию и передал ему, под страшною клятвою, слово, Чегодаш побожился.

– Ладно. Придется на сей раз поверить. В чужое сердце окна нет, – сказал сурово Александр.

Чегодаш кинулся перед ним на колени. Стукнувшись лбом об пол, он воздел обе руки перед Александром:

– Княже, прости!.. Закаиваюсь волхвовать!

Суровая усмешка тронула уста Невского.

– Ладно, – сказал он, – отпускаю.

Вне себя от счастья, Чегодаш на карачках, пятясь задом и время от времени стукаясь лбом об пол, выполз из комнаты.

…В тот же вечер он пировал, на радостях, вдвоем со старинным дружком своим, Акиндином Чернобаем, мостовщиком. Бутыль доброго вина стояла перед закадычными дружками. Рядом – тарелка с ломтями черного хлеба, блюдо с балыком и другое – с солеными груздями.

Прислуживала хозяйка Чегодаша, унылая, замордованная мужем, недоброго взгляда женщина.

Чегодаш хвастался. Акиндин Чернобай, время от времени похохатывая и подливая самогонное винцо, внимал приятелю.

– Ну што они со мной могут, хотя и князья? – восклицал Чегодаш. – Я его, Олександра, вокруг перста обвел!.. Нет, молод ты еще против Егория Чегодаша, хотя ты и Невской!.. Слышь ты, – говорил он, тыча перстом в толстое чрево Акиндина, – ну, схватили они меня, заковали в железо, привели к ему… Глядит он на меня… А я и пошевельнуться не могу: руки скованы, ноги скованы… ведь колодку набили на ноги, окаянные… Ну, наверно, думает про себя князь-от: «Теперь он – мой!» А я от него… как вода промеж пальцев протек!..

– Да как же это ты, кум? А? – спросил Чернобай. – От этакого зверя уйти?..

– Ха!.. – бахвалясь, произнес Чегодаш. – Да ему ли со мной тягаться, Олександру! Есть у меня… – начал было он, приглушая голос, но тотчас же и спохватился и даже отодвинулся от Черновая. – Ох нет, помолчу лучше: неравно пронесешь в чужие уши!..

Купец обиделся.

– Ну что ты, кум, что ты! – восклицал он. – Во мне – как во гробе!..

И несколько раз начинал и всякий раз сдерживал Чегодаш готовое сорваться с языка тайное свое признанье.

Наконец он решился:

– Лукерья, выйди отсюда! – приказал он своей бабе.

Та, не прекословя, хотя и злобно сверкнув глазами на собутыльников, вышла в сенки.

Тогда, придвинувшись к уху Акиндина, колдун прошептал:

– Есть у меня из змеиного сала свеча!..

Александр круто повел следствие. Он подозревал, что «корешишко от гнетишныя скорби», отваром коего поили Дубравку, отнюдь не столь был безвреден, как пытался это представить Чегодаш.

Попадья Анфиса была допрошена и во всем созналась.

Была очная ставка и с боярыней Марфой, и с боярыней Маргаритой. Итогом этой очной ставки для той и другой было то, что они обе изъяты были из двора княгини. Дальше судьба их была различна. Шустрая Маргарита выпросила себе пощаду: Андрей Ярославич внял большим заслугам ее покойного мужа, еще отцовского стольника, который погиб с князем Юрьем на реке Сити. Боярыне Маргарите пришлось тольки выехать из Владимира в свое дальнее сельцо. Боярыне же Марфе была объявлена ссылка в Белозерск.

Легче всех отделалась попадья Анфиса. Сперва Александр и Андрей решили было ее отпустить: «зане скудоума и суетна». Однако донесли на нее вовсе уже неладное: когда Дубравка стала недомогать, попадья Анфиса, которая сразу возненавидела юную княгиню, якобы за гордыню ее и недоступность, стала будто бы пророчить ей скорую смерть. «Южное солнышко закатчивее северного!» – будто бы напевала попадья то одному, то другому из придворных.

– А и впрямь глупа! – покачав головою, сказал Александр.

– На псарню, суку! – закричал Андрей Ярославич, весь багровея. – Батожьем ее до полусмерти!.. Ну! – притопнув ногою на двоих дверников, стоявших позади попадьи, крикнул он.

Они подхватили воющую и оседавшую на ноги Анфису и поволокли.

Александр Ярославич поморщился.

– Напрасно… напрасно, брат! – сказал он, когда они остались вдвоем в комнате. – Огласка большая… да и не нашего суда ее провинность. На то митрополич суд: зане церковный она человек – попадья.

Андрей вспылил.

– Поп Василий не приходской священник, а мне служит! – возразил он. – А впрочем, ведайся ты с ними, как знаешь… В твои руки передаю все это дело…