Ратоборцы

– Я вижу, – сказал Александр, – что ты далек, царевич, от пути мягкости и скромности. И я о том сожалею… Проложи путь дружбы и согласия!.. В тебе мы чтим имя царево, и кровь, и кость царскую… Ты сказал, что «Яса» Великого Войселя, который оставил по себе непроизносимое имя, повелевала тебе совершить то, что ты сейчас совершил. Но и у нас, русских, существует своя «Яса». И там есть также мудрые речения. И одно из них я полностью могу приложить к тебе. Оно гласит: «Годами молод, зато ранами стар!..»

Невский остановился и движеньем поднятой руки указал на белевший на щеке царевича рубец.

И словно преобразилось лицо юного хана. Уже и следа не было в нем той похотливой наглости, с какою он глядел на Дубравку, и того вызывающего высокомерия, с которым он озирал остальных.

Ропот одобрения донесся из толпы стоявших у входа телохранителей Чагана.

А Невский после молчанья закончил слово свое так:

– Ты сказал, войдя, что мы знаем тебя. Да, мы знаем тебя. Юная рука, что от плеча до седла рассекла великого богатыря тангутов – Мухур-Хурана, – эта рука способна сделать чашу, которую она примет, чашею почести для других… Прими же от нас эту чашу дружбы и испей из нее!..

Александр поднял серебряный, полный до краев кубок, отпил из него сам и протянул царевичу, сам в то же время сходя со своего места, дабы уступить его гостю.

Взволнованный, как видно это было и по лицу его, ордынский царевич склонился в поясном поклоне, приложа руки к груди.

Потом, распрямившись и вновь обведя взором весь пиршественный чертог, он сказал по-татарски:

– Русские – народ великий, многочисленный, сильный и высокорослый. Однако наш народ Господь несет на руках, подобно тому как сына своего единственного отец носит. И только потому мы взяли над вами победу… Но ты, Искандер, – кто не почтит тебя?! Имя твое уважается между четырех морей. Рука твоя – это берег и седалище сокола!.. Батый – да будет имя его благословенно – недаром держит тебя возле сердца своего…

Сказав это, он двинулся, в обход боковых столов, к предназначаемому для него месту, от которого уже шел ему навстречу Александр.

Проходя мимо телохранителей своих, царевич Чаган на мгновенье остановился и позвал:

– Иргамыш!.. Бурултай!..

Двое луконосцев немедленно подошли к нему. Он сказал им несколько отрывистых слов, затем отвернулся и пошел, улыбаясь, навстречу Александру.

Дубравка как бы мгновенье колебалась, но затем решительно встала и покинула свадебное застолье. Княгиня Олена последовала за ней.

Невский видел все это, и тень тревоги и неудовольствия прошла по его лицу. Но он сдержался и рука об руку с царевичем прошел в застолье большого стола.

Царевич осведомился у Александра: куда исчезла молодая княгиня и не испугалась ли она его прихода? Александр заверил, что княгиня слабого здоровья, к тому же только что свершила великий путь, и сейчас ей стало дурно, и та, что ей вместо матери, увела ее отдыхать.

Чаган показал вид, что поверил словам Невского, но про себя подумал:

«Нет, слишком рано эта старая баба Батый одряхлел и оставил путь войны и непременного добивания врага – путь, завещанный дедом. Этот князь обошел его! С таким вот, как этот, – подумал он, искоса глянув на Невского, – разве так следует обходиться? Барс, но со всею хитростью лисицы!..»

Однако вслух он, вежливо улыбаясь, сказал, нагибаясь в сторону Александра:

– Ты прикажи ей, Искандер, пить кумыс!..

…Дверь распахнулась, и телохранители ордынца, уже успевшие переоблачиться в халаты поновее и поярче, внесли свадебные подарки для невесты от царевича Чагана.

Подарками этими были: толстый, тяжелый сверток темно-вишневого шелка, резная костяная шкатулка, полная жемчужных зерен, и, наконец, серебряная колыбель под парчовым одеялом.

Это были поистине царственные дары! Несмотря на строгое соблюденье благочиния придворных застолий, на этот раз многие из княгинь и боярынь привстали со своих мест, дабы лучше рассмотреть подарки ордынского царевича.

Эти три подарка давно уже предназначались Наганом не кому другому, как самой ханше Кототе, старшей супруге великого хана Менгу. Царевич знал: это даренье могло бы вознести его на ступени, ближайшие к престолу Менгу. Он дышал бы тогда, быть может, в самое ухо императора!.. И вдруг, не то опьянившись лестью русского князя-богатыря, не то красотой Дубравки, он совершил явное неразумие!..

«Но ничего, ничего!.. Быть может, эту самую серебряную колыбель ты вскоре станешь качать в моей кибитке, Дубравка-хатунь!.. Быть может, склоняясь над этой колыбелью, ты к губам моего сына, рожденного тобою на войлоке моей кибитки, будешь приближать рубины своих сосцов, источающих молоко».

Так прозвучали бы на языке русском потаенные помыслы юного хана, если бы толмач смог заглянуть в его мозг.

Внезапно он поднялся со своего места и торопливо обернулся к удивленному Александру.