Рациональность. Что это, почему нам ее не хватает и чем она важна

Тем не менее многие свято верят, будто есть миры, куда не следует забредать воображению. Тетлок спрашивал: «А если бы Иосиф бросил Марию, когда Иисус был еще ребенком, — вырос бы он таким же сильным духом и уверенным в своих силах?» Правоверные христиане отказываются отвечать на этот вопрос. Некоторые правоверные мусульмане еще обидчивей. Когда в 1988 г. Салман Рушди опубликовал свой роман «Сатанинские стихи», описывающий жизнь пророка Мухаммеда в воображаемом мире, где некоторые из слов Аллаха на самом деле нашептаны Сатаной, иранский аятолла Хомейни выпустил фетву, призывающую к убийству Рушди. И если подобное мировоззрение представляется вам примитивным и фанатичным, попробуйте на следующей вечеринке сыграть с друзьями в такую, например, игру: «Конечно, все мы верны своим супругам. Но давайте предположим, чисто гипотетически, что мы были бы способны на измену. С кем бы вы завели интрижку?» Или в такую: «Конечно, никто из нас даже чуточку не расист. Но если такое допустить — против какой группы вы были бы предубеждены сильнее всего?» (Мою родственницу однажды втянули в такую игру, после чего она бросила своего парня, назвавшего евреев.)

Разве можно считать рациональным отвращение к одной только мысли, которая сама по себе никому не повредит? Тетлок замечает, что мы судим людей не только по поступкам, но и по тому, кто они такие. Человек, способный обдумывать подобные предположения, даже если он пока ничего плохого не сделал, вполне может нанести вам удар в спину или продать вас, если вдруг возникнет такой соблазн. Представьте, что вас спрашивают: «За сколько ты продашь своего ребенка?» Или дружбу, или гражданство, или сексуальную услугу? Правильным ответом будет отказ отвечать, а еще лучше — обида на сам вопрос. Как и рациональная беспомощность в ситуациях торга, угроз и обещаний, ограничение свободы мысли тоже может быть преимуществом. Мы доверяем тем, кто по природе своей не способен предать нас и наши ценности, а не тем, кто сознательно решил пока что воздержаться от такого поступка.

Мораль

Еще одна область, которую порой исключают из сферы рационального, — это мораль. Разве можем мы логически рассудить, что есть зло или добро? А подтвердить свои выводы экспериментальными данными? Непонятно, как это сделать. Многие убеждены, что «невозможно перейти от утверждения „так есть“ к утверждению „так должно быть“». Эту мысль иногда приписывают Юму — с посылкой, близкой к его рассуждению, будто разуму следует быть рабом аффектов. «Я ни в коей мере не вступлю в противоречие с разумом, — писал он в известном отрывке, — если предпочту, чтобы весь мир был разрушен, тому, чтобы я поцарапал палец»^{12},[101]. И не сказать, чтобы Юм был бездушным социопатом. Беспристрастно рассматривая вопрос с другой стороны, он продолжает: «Я не вступлю в противоречие с разумом и в том случае, если решусь безвозвратно погибнуть, чтобы предотвратить малейшую неприятность для какого-нибудь индийца или вообще совершенно незнакомого мне лица». Похоже, что нравственные убеждения, как и другие аффекты, зависят от нерациональных предпочтений. Это согласуется с наблюдением, что представления о моральном и аморальном изменяются от культуры к культуре: взять, к примеру, вегетарианство, богохульство, гомосексуальность, добрачный секс, физические наказания детей, разводы и полигамию. Более того, в нашей собственной культуре эти представления различались в разные периоды. В прежние времена мельком увидеть дамский чулок уже казалось чем-то шокирующим^{13}.

Действительно, моральные суждения необходимо отличать от логических и эмпирических. Философы первой половины XX в. серьезно подошли к аргументу Юма и мучительно пытались понять, что же такое моральные суждения, если они не имеют отношения ни к логике, ни к наблюдаемым фактам. Некоторые из них заключили, что высказывание «Х — зло» значит не более чем «Х нарушает правила», или «Мне не нравится Х», или даже «Х — фу!»[102]. Стоппард от души позабавился с этой мыслью в пьесе «Прыгуны», где главный герой сообщает инспектору полиции, расследующему убийство, что, согласно взглядам его коллеги-философа, аморальные поступки «не греховны, а всего лишь антиобщественны». Ошарашенный инспектор интересуется: «Он действительно думает, что нет ничего плохого в том, чтобы убивать людей?» Джордж отвечает: «Ну, если так ставить вопрос, то конечно… Но с философской точки зрения, он и правда не считает, что это на самом деле, само по себе плохо по своей природе»[103].