Раубриттер

- А ты задал нам задачку, ваша светлость. Мы с Ягеллоном хотели тебя раздавить, как все кончилось, но приор Герард запретил. Подумал, раз ты «Керржесу» не по зубам оказался, да еще и лицо скрываешь, с тобой дело нечисто. Пусть крутится, сказал, пусть вертит своим крысиным хвостом, все равно ему не догадаться. А если вздумает расследование проводить, то поддакивать ему и делать вид, что все за чистую монету принимаете. Ну мы и играли, как по нотам. Только веришь ли, когда ты обличать Шварцрабэ принялся, мне пришлось микрофоны в кабине отключить – хохотал я как безумный!

Гримберт не позволял себе вслушиваться в слова Томаша, приказав «Судье» записывать все сказанное на магнитные нити. Сейчас он не мог отвлечь и часть своего мозга на это. Нужно искать выход. Выход из лабиринта, который в то же время является и его убежищем, но с каждым мгновением делается все меньше, тая на глазах.

Он не сможет укрываться в развалинах вечно. Остаток его жизни исчисляется минутами, да и тех в запасе осталось совсем немного. По телу, цепляясь колючими когтями за истекающие теплой кровью внутренние органы и скрежеща по позвоночнику, пополз страх. Не уйти. Есть много тактических ходов и комбинаций, но ни одна из них не предполагает таких условий. Легкий доспех с единственным снарядом против двух машин подобного класса. Разве что если Господь в насмешку над ним, раздавленным пауком, сотворит чудо…

Очередной снаряд тряхнул кабину так, что Гримберт едва не провалился в разверзшуюся над ним черную щель, но каким-то образом удержал сознание, точно осколки драгоценностей в костяной шкатулке. Отчасти это помогло – лишившись управления в виде сознания, примитивные механизмы мозга рефлекторно погнали тело к ближайшему укрытию. «Серый Судья» натужно заскрипел старыми приводами и механическими сухожилиями, сокращая расстояние.

Укрытие было большое, украшенное бесчисленными шпилями и могучими контрфорсами, оно выглядело знакомым, но лишь оказавшись в его тени, оглушенный мозг сообразил, что это. Главный собор Грауштейна. Стены его столь прочны, что, пожалуй, не поддадутся даже осадным мортирам, но это не убежище, это ловушка. Заперев его внутри, Томаш и Ягеллон смогут закончить охоту в одну минуту. Один-единственный снаряд трехдюймовки для них – что заячьи когти против своры ощетинившихся клыками псов. Разве только чудо – очередное проклятое, никчемное, бесполезное, отвратительное, нелепое…

Гримберт замер, пытаясь расшифровать спутанные сигналы подсознания. Оно о чем-то сигнализировало, подавая ему знаки, оно уже что-то сопоставило, придумало, спроецировало, и теперь отчаянно пульсировало нейронами, пытаясь довести до него что-то важное.

Чудо. Конечно. Ему просто нужно чудо.

Гримберт решительно развернул «Судьи» и направил его сквозь массивный портал внутрь собора. Если это ошибка, со скрипящим мысленным смешком подумал он, то в этом есть и хорошие стороны – это будет последней ошибкой в моей жизни.

Он получил небольшой выигрыш во времени – «Ржавый Жнец» и «Варахиил» вынуждены были повторять его траекторию, не в силах срезать расстояние. Крошечный, смехотворный выигрыш, исчисляемый секундами. Но «Серый Судья» знал, как его использовать наилучшим образом.

***

Гримберт догадывался, что увидит внутри собора, но это знание было сухим, как скупые строчки протокола диагностики. Но даже в блеклом бесцветном визоре «Судьи» картина оказалась столь противоестественной и жуткой, что он потерял несколько бесценных секунд, впустую хватая губами воздух.

Это напоминало пиршественный стол для явившихся из ада демонов. Стол, блюда на котором давно остыли, но по какой-то причине не были убраны заботливыми слугами, оставшись лежать в хаотическом беспорядке.

«Керржес», вспомнил он, ощущая неестественную сухость во рту. Здесь пировал его величество «Керржес», алчно поглощая человеческую плоть и усеивая останками трапезы внутреннее убранство.

Тела лежали повсюду, от обрамляющего вход натрикса до трансепта с алтарным возвышением. Гримберту не раз приходилось увидеть усеянное трупами поле боя, подчас останков было столь много, что через завалы не могли пробраться даже рыцари. Но там это было полем боя в его естественном обрамлении. Обломки доспехов, сжатое в мертвых руках оружие, сломанные копья и слепо устремленные в небо глаза. Даже когда охваченные жаждой крови туринские рыцари в клочья кромсали отступающие вражеские порядки, после них не оставалось ничего подобного.

Дело было не в ярости, обычной на войне.

То, что пировало внутри собора, было охвачено не яростью боя, но смертельным голодом. Оно обгладывало тела так, будто пыталось уничтожить в них все признаки человеческой природы, обратив в бесформенные клочки биомассы. Растерзанные пулями тела были изувечены до такой степени, что почти смешались с обломками церковных скамей и убранством. Раздробленные грудные клетки, разорванные животы, смятые головы и оторванные конечности – вот что осталось от людей, явившихся в Грауштейн за своей порцией чуда. Они сами стали его частью.