Равенсбрюк. Жизнь вопреки

Р. И там показывали «Катынь»[754] – фильм трагедийный, конечно. Вы знаете, непонятно, то есть это не то что непонятно, это понятно. Эта страна находится между двух огней, и понимаете, еще в какой-то степени можно понять этот народ. Хотя тоже нельзя так рассматривать обо всем народе. Но есть такая черта недоброжелательности к России. Вот в этом фильме… он посвящен его родителям. Он, Вайда, сам лично присутствовал. Притом на широком экране не разрешили этот фильм по понятным причинам. Показали его только в Доме кино, так там тысяча пятьсот мест в зале, а зал был переполнен, и люди сидели просто на ступеньках, на полу, полностью был занят. Мне отрадно было видеть, что восемьдесят процентов это были студенты. Потому что, сколько я ни встречаюсь, а встречаюсь я часто с молодежью, особенно в других странах, к сожалению, я должна сказать, здесь намного меньше. И здесь даже меньше у нас уделяется этому внимания.

И. Почему, как вы думаете?

Р. Знаете, наоборот, у нас в комитете ставится вопрос, что везде, во всех странах, не только лишь с молодежью, я и в парламенте выступала… вот в Потсдаме была в парламенте. Ну, я выступала, не длинная, конечно, речь, что я буду о Равенсбрюке говорить, а вкратце рассказала, конечно, для этого я, собственно, и выступила. Но после окончания зал встал. Это огромный зал, пока я не дошла до места, люди стояли и аплодировали. Вот какая-то заинтересованность, чтобы это действительно больше не повторилось, вот поэтому и ставится вопрос, чтобы именно передать молодежи. Вот поэтому, когда этот фильм шел, и были студенты только, то есть восемьдесят процентов, и, видимо, преподавательский состав, посольство было польское, и другие, видимо, гости были, потому что десять рядов занято было лишь приглашенными из преподавателей и гостей, а остальное молодежь, и меня это очень обрадовало.

И. Людмила Александровна, давайте вернемся к тюрьме, к Берлину, к Александрплац. Вот вы там оказались. Это были отдельные камеры? Как это все выглядело?

Р. Это непонятно, что за огромное помещение, стены только были вокруг, а так залом это даже назвать нельзя, это огромное помещение. Мы сидели все на полу, пить или что-нибудь покушать не было. Мы так ходили по стене, вокруг всего этого помещения, чтобы хотя бы подставить под кран рот, чтобы напиться, потому что нас жажда мучила.

И. И вас допрашивали?

Р. Нет, нет.

И. То есть вы там какое-то время были как в пересыльном пункте?

Р. Это в тюрьме допрашивали, когда до, когда я была арестована только, около с этим заводом, где я работала. Там да, но в основном, конечно, они считали, что это саботаж, было записано так, и этого достаточно для того, чтобы отправить в концлагерь.

И. А там как раз на этом заводе, где вы проволокой занимались, вы сказали, что поляки подошли и сказали, как плести.

Р. Да.

И. То есть они сказали вам это, чтобы получился саботаж, а вы не знали?

Р. Ну откуда же я могла знать. Что я пришла как специалист по канатному делу?

И. После Берлина вы оказываетесь в Равенсбрюке?

Р. В Равенсбрюке.

И. Вы не знаете, что это за лагерь, но когда вы его увидели, какое было первое впечатление? Вот когда вы шли от станции.

Р. Нет, это не от станции. Это нас привезли в закрытых фургонах таких. Подъехали к каким-то воротам, нас как бы как мешки выбросили, и вот у этих ворот так мы и стояли все. Завели нас на территорию, там, естественно, мы увидели и собак, и надзирательниц, и крик этот, крик надзирательниц, потому что от заключенных была тишина. И тут же вот с правой стороны стояло это здание с душем. Нас сразу туда и повели, в душ так называемый. Там и одели, там и раздели, там и остригли.

И. И после него на карантин?

Р. После него в барак.

И. Он, этот барак, располагался отдельно от других или как?

Р. Там же много было этих бараков, так что просто вот в барак, мы же не спрашивали, кто там еще находится. Потом мы уже узнали, что это карантин, а так конечно.

И. И долго вы в этом бараке находились?

Р. Ну, где-то месяц примерно.

И. На работу вас не выпускали? Как это происходило?

Р. Нет, на работу мы там не ходили. Ну, убирали территорию, но на такие работы нас не отправляли. Там же был рядом «Сименс».

И. Вы в течение этого месяца с кем-нибудь из заключенных, из русских, советских женщин, контактировали? То есть вот кто-нибудь с вами вообще общался, кто уже был в лагере?

Р. Естественно, конечно, конечно. Там было много, там и русский блок был.

И. То есть это были военнопленные?

Р. Нет, ну мы, во-первых, не разбирали, кто есть откуда и что. То есть я же вообще представляете, что тишина во всем, и не дай Бог никакому человеку прожить это время и молчать, только плакать, когда никто не видит. Есть, кстати, очень хорошее выражение: «Плачь, чтобы твоих слез никогда никто не видел».

И. То есть вы общались с русскими женщинами.

Р. Да, ну каждый рассказывал, естественно, о своем – почему он попал, как он попал, а потом для них и не нужно было особых причин, как попасть туда.