Равная солнцу

— Я великий визирь, ты не забыл? Ты не стоишь того времени, за которое я могу тебя раздавить.

Я не шевельнул даже бровью.

— Вы должны мне помочь, — настойчиво сказал я.

— Я тебе ничего не должен.

Я показал на евнухов, готовых схватить меня и вышвырнуть из зала:

— Тогда мне надо вам кое-что сообщить, и вы точно предпочли бы узнать это с глазу на глаз.

Он отослал их в дальний угол зала, чтоб они ничего не смогли расслышать, но положил руку на кинжал.

— Я знаю о вашем заговоре в пользу Хамза-мирзы, — тихо сказал я. — Не кажется ли вам, что эта новость может огорчить шаха?

Челюсть мирзы Салмана отвалилась, а спина выпрямилась так, словно он ехал верхом.

— Чушь!

— Вы намеревались подкупить дворцовых стражников-остаджлу и перекрыть все входы во дворец вашими сторонниками — ошибки Хайдара стали вам уроком. Если бы вы получили власть над дворцом, то провозгласили бы Хамза-мирзу новым шахом, сохранив пост великого визиря.

Я начал подробно описывать их планы, наблюдая, как его лицо из уверенного становится пепельно-серым, пока наконец он не убедился, что я знаю все.

— Довольно! Я не виноват, но ты слишком хороший рассказчик и сможешь распустить вполне достоверный слух. Так ты хочешь мельницу? Хорошо. Я прослежу, чтоб ты ее получил, но лишь при одном условии: ты оставишь дворец.

Это было именно то, что я надеялся услышать, но я притворился непонимающим:

— Вы хотите, чтобы я оставил свой пост при дворе? С чего это?

— Такое условие. Иначе тебе придется позаботиться о себе самому.

Я снова притворился, теперь загнанным в угол:

— Но это мой дом. Куда еще пойти евнуху?

— С глаз моих.

— Я хочу остаться.

— Тогда не жди от меня помощи.

— Ладно-ладно, — сердито сказал я. — Когда я получу распоряжение об отставке?

— Немедля. — Он взмахом кисти отпустил меня, а когда я подходил к двери, прошипел: — А ты везуч…

Взгляд его был холоднее вершины высочайшего пика хребта Дамаванд.

— Это не везение.

Еще через несколько дней мирза Салман снесся с вакилем Пери и попросил показать ее письмо о мельнице. Когда оно прибыло, он вызвал дворцового графолога, чтоб подтвердить ее руку и объявить письмо подлинным. Не знаю, каким способом он победил Халил-хана и отвоевал у него мельницу, но подозреваю, что он потребовал личной услуги. Вскоре мирза Салман прислал ко мне вестника с бумагой на право владения. Как только она оказалась в моих руках, я немедленно известил Фереште о нашей победе.

Тобою пролитые слезы, их драгоценная вода
Наполнят океан, что с небом соперничает без труда.
Но жертвы, горести и муки, хвала Аллаху, позади,
И нынче сладостны те слезы, вернувшись в летние дожди.
Пустыню моего страданья они пробудят, оживят
И превратят песок и пепел в цветущий нежный райский сад.
Настало время мне ответить на дар твоих алмазных слез
И возвестить: «Здесь ангел неба! Он избавленье нам принес!»

Тем же вечером Баламани сообщил мне, что Мохаммад-шах велел мне предстать перед ним на следующий день. Я удивился, так как думал, что мирза Салман устроил мою отставку и тем избавил шаха от необходимости видеться со мной. Теперь мне надо было готовиться к неожиданностям. Покарает ли меня шах за службу Пери? Или, что еще хуже, обвинит в неверности или убийстве? Я торопливо подготовил письмо вакилю Пери, извещая его, что в случае моей смерти моя сестра Джалиле наследует мельницу. Затем я вручил копию на хранение Баламани. Прочитав ее, он упрятал письмо в халат.

— Да сбережет тебя Бог от всех бед, — сказал он и настоял, что весь вечер будет рядом со мной, словно боясь, что это последний раз.

В утро встречи с шахом я облачился в длинный темно-синий халат, подаренный Пери, надеясь, что часть ее царского фарра сохранит и меня, а в кушак спрятал один из ее платков, где была вышита дева, читающая книгу. Мохаммад-шах был незряч и не оценил бы моего наряда, но я надеялся произвести впечатление на его жену. Придя во дворец, я дожидался в той самой приемной, куда столько раз приходил вместе с Пери, чтоб увидеть Исмаила. Ничего не изменилось: те же росписи, та же мебель, только обитатели новые.

Меня провели внутрь, и я поразился, не увидев Мохаммад-шаха. Хайр аль-Ниса-бегум сидела на вышитом золотом валике, где обычно восседал шах, окруженная женщинами своей свиты и евнухами. На ней было красное платье такой яркости, что она казалась бледной, словно призрак; губы ее тоже были алыми, словно рубленая рана.

Теперь она была царицей, и я приветствовал ее как Махд-и-Олью, Колыбель Великих, что очень к ней подходило, ибо она дала жизнь четверым царственным сынам.

— Благодарю за разрешение согреться в лучах царственного сияния, — добавил я на фарси, ее родном языке, зная, что мое беглое владение им польстит ей.