Равная солнцу

— Неподалеку, — сказал я. — Расскажу все, как только ты устроишься. А сейчас хочу тебе кое-что показать.

Мы дошли вместе до Тегеранских ворот, а оттуда до мельницы. Несколько женщин ожидали, пока до них не дойдет очередь, а другие покупали муку, которой торговали здесь же. Мы стояли и смотрели, как мулы крутят колесо, двигающее огромный камень, катившийся по пшенице и дробивший ее в муку. Джалиле застыла, пораженная.

— Дома я это делала вручную, — проговорила она.

Я взял ее руку и провел пальцами по жесткой, загрубевшей ладони. Она никогда не писала ничего о домашней работе, никогда не жаловалась.

Джалиле отняла свою руку, досадливо сжав маленький рот.

— Если мы купим муки, я испеку тебе хлеба, — очень тихо предложила она. — Я узнала все матушкины рецепты от ее сестры.

Внезапно меня словно унесло назад, в наш дом, где я смотрел, как мама вынимает посыпанный кунжутом хлеб из печи и глаза ее светятся гордостью, а мы с Джалиле собрались вокруг и любуемся хрустящей потрескавшейся корочкой и отламываем кусочки, пока он еще горячий. Ни один пекарь больше не пек такого. Мои ноздри наполнились этим ароматом, язык заломило от желания.

— Джалиле, эта мельница — наша. Когда-нибудь я расскажу тебе все, но пока можешь думать об этом как о полученном по странному кругу наследстве от нашего отца.

Говоря это, я вдруг понял, насколько это правда. Если бы нашего отца не убили, я никогда бы не служил Пери, а если бы не служил ей, то никогда бы не получил мельницу.

— Я рада, что она наша, — ответила Джалиле. — Это потому ты смог перевезти меня в Казвин?

— Она лишь часть причины, — сказал я. — Прежде чем тебя пригласить во дворец, было полезно убедиться, что у меня есть средства, чтоб поддержать тебя.

В ее глазах мелькнула боль, и я пожалел, что упомянул это. Ей наверняка всю жизнь твердили, какое она бремя.

— Я благодарна тебе за то, что ты это сделал, — сказала она. — Но неужели я ничем не могу тебе быть полезна? Совсем ничем?

Слезы гордости наворачивались на ее глаза, и она почти гневно отерла их. Я увидел в них одиночество сироты, но и ее несокрушимый дух тоже. И понял, что надо сделать.

— Управляющий! — крикнул я.

Он выбежал приветствовать меня, призвал благословения на меня и мою семью и сообщил, что мельница работает даже больше, чем обычно.

— Отличная новость, — сказал я. — Но куда лучше новость, что моя сестра отныне проживает в Казвине. Принеси мешок своей лучшей муки для нее.

Джалиле засияла — улыбка ее была ярче лунного света в темной ночи. Мы неспешно пошли ко дворцу, неся между нами мешок пшеничной муки.

Через день после того, как вверил Джалиле у входа в гарем одной из тамошних женщин, я навестил ее в новом жилье. Отвели ей скромную комнату в большом спальном покое, которую она делила с пятью другими девушками-ученицами, и, когда рано утром я появился там, она была озадачена, увидев меня в гареме. Я пригласил ее прогуляться по саду. Там, когда она спросила, что я делаю в гареме, я набрался духу и пробормотал, что стал евнухом, чтобы очистить имя нашей семьи. Ее глаза метнулись вниз по моей рубахе, но лишь на мгновение. А через миг казалось, что она не может набрать воздуху для следующего вдоха. Она попросила дать ей посидеть. Я довел ее до скамьи в одной из садовых беседок, и там мы сидели бок о бок, глядя на цветущие персики. Когда Джалиле наконец снова глянула на меня, я ожидал увидеть ужас в ее глазах, но она соскользнула на землю, обняла мои щиколотки и прижалась щекой к моим ступням.

— Что ты заплатил плотью, я отплачу преданностью. Клянусь!

Я попытался поднять ее, но она не подчинялась. Теплые слезы побежали по моей коже, и ее нежность словно залечила самые глубокие рубцы на моем сердце. Подняв ее на ноги, я прижал ее к себе, и ее слезы смешались с моими.

Отныне каждый день я навещал Джалиле, убедиться в ее успехах. По приказу Махд-и-Ольи она начала суровое обучение тому, как служат благородным женам. День ее начинался очень рано — уроками, как следует приветствовать жен разных чинов, а также объяснением ежедневных и ежегодных дворцовых дел. Я был счастлив, когда женщины одобряли ее почерк, проворство, желание услужить и способности бодро справляться даже с трудными положениями.

В выпадавшие нам дни досуга Джалиле пекла для меня хлеб в одной из малых кухонь гарема; мы ели его вместе с сыром и орехами, как в детстве. Прежде я словно и не ел хлеба — так глубоко было мое удовлетворение оттого, что я сижу рядом с нею и наслаждаюсь тем, что она с такой гордостью испекла. Мало-помалу мы рассказали друг другу истории своей жизни, и с каждым рассказом взаимопонимание становилось все глубже. Пока мы не начали делиться нашими рассказами, я и не сознавал, насколько был одинок.