Равноденствие

Я спустилась по лестнице, жалея, что не сообразила обуться. В школе постоянно горели камины на всех этажах, здесь же летом отапливали лишь спальни, и камни обдавали ступни могильным холодом. Казалось, что дневная жара приснилась, а на деле всегда существовал один ледяной замок, сковавший в объятиях ненавидящих друг друга людей, вынуждающий их назло друг другу держаться рядом, связывающий цепями долга и безысходности.

Когда-то эти серые камни окутывало тепло. Здесь кипела жизнь, смеялись гости, горел огонь. Мешались под ногами неугомонные близнецы. Да, уж что что, а мешаться мы умели.

А потом не стало родителей. И следом умер замок со всем счастьем, что когда-либо обитало в нём.

Бросили, оставили, предали, заставили просыпаться в слезах и раз за разом выслушивать притворные соболезнования надеявшихся на поживу дальних и не очень родственников. Белен с трудом избавился тогда от чрезмерно освоившихся визитёров. А я так и не вышла из комнаты ни к одному из них.

Когда-нибудь я сбегу отсюда. Лишь бы не чувствовать мучительного одиночества и голода холодных стен.

Нужен воздух…

Снаружи наверняка теплее. Накидка вряд ли понадобится. Но я всё равно свернула к огромному мягкому креслу у камина, где с вечера бросила плащ. Хотелось верить, что слуги ещё не утащили его чистить третий раз за день.

В кресле, крепко обхватив сукно болотного цвета, так удачно вчера вписавшееся в мой скромный наряд, спал брат.

– Чтоб тебя! – едва слышно выругалась я.

Он всё-таки красив. Смешно считать привлекательным близнеца. Мы ведь совершенно одинаковые, но он красив. Красивее меня. Быть может, потому что его губы никогда не кривила ядовитая усмешка. Или из-за спокойного, уверенного взгляда, даже когда он в исступлении кричал на меня и всеми богами клялся, что никого и никогда не ненавидел сильнее. А может дело в упрямой морщинке между бровей, что явно рановато прижилась на бледном лбу. Я сама не поняла, как подняла руку и прикоснулась к ней, желая разгладить.

Что же я делаю?! Проснётся – и рассеется мгновение спокойствия.

Белен напрягся во сне, но глаз не открыл. Можно было отнять руку и, наплевав на не так уж нужную накидку, выскочить на улицу. Ещё можно было…

Я провела пальцами ниже до кончика носа.

Плохая идея, плохая идея, плохая идея!

А ведь когда-то этот человек любил меня…

Пальцы скользнули вправо, очерчивая скулы. В последнее время они редко рдели от улыбки, всё больше обостряясь злостью.

Когда-то он готов был жизнь отдать за сестру.

Непослушные негнущиеся пальцы переползли вдоль уха к подбородку.

Нужно прекратить это немедленно.

Пальцы не слушались, тянулись к губам без моего ведома.

Сухие, тонкие, поджатые…

Разве это правильно?

Сила текла через спящего мужчину, узлом затягиваясь на коже. На моей? На его? На нашей? Щекотала, дразнила, золотилась слабой покалывающей искрой, оставляла светящийся узор прикосновений. Под его ресницами угадывался слабый свет. Открой глаза, дай мне увидеть его, ну же!

Жилы проступили неимоверно сильно, наполнились расплавленным золотом, требовали выпустить то, что пряталось внутри годами. Сильное, властное, сметающее все правила и преграды… Страшное.

Я отдёрнула руку.

Золотые искры змеями вползли обратно, свернулись, спрятались в самых тёмных и недоступных уголках души. На их месте осталась гложущая пустота. Томящая и бьющаяся в невидимых оковах.

Забыв обо всём на свете, я стремглав полетела обратно в комнату.

Была ли та духота? После странного порыва грудь распирало, рвало на части, терзало. Я в ужасе запрыгнула в кровать, обхватила подушку руками и ногами так крепко, как только могла. Словно ледяная ткань в силах выморозить, заставить забыть пляшущие на кончиках пальцев искры, унять притаившуюся где-то внутри золотую нить… Хорошо, что брат крепко спал.

А далеко внизу, в огромном мягком кресле, уставившись ополоумевшим взглядом в темноту, сидел мужчина. Одной рукой он сжимал лёгкий дорожный плащ, а другую всё никак не решался отнять от приоткрытых, не то в удивлении, не то в недоверии губ.

Давненько не удавалось заснуть так быстро. Я всё не вылезала из-под одеяла и терпеливо убеждала себя, что случившееся ночью лишь шутка воображения. И мне это почти удалось. Я вообще всегда мастерски занималась самообманом. Но стоило вылезти на свет, как смущение, злость и растерянность вернулись в полной мере.

На соседней подушке покоилась голова брата. Вопреки несмелым надеждам, плечи, туловище и ноги тоже оказались при нём.

– Доброе утро, Вирке!

Мерзавец всё так же красив. И сухие тонкие губы всё те же, что так молили прикоснуться к ним ночью. Я поспешно сосредоточилась на чём-то более невинном и уставилась на морщинку между бровями. Нет, только не на неё! Я нашла на аккуратно забранных в хвост волосах выбившуюся прядь, а в ней – седой волос. Хорошо. Сюда и смотреть.

– С тобой? Это вряд ли, – отрезала я, изо всех сил разглядывая серебристую паутинку.

Белен и не подумал разозлиться, возмутиться или хотя бы вылезти из постели. Он откинул одеяло и завёл руки за голову. Одетый! Уже легче.

А я?