Равноденствия. Новая мистическая волна

Никто не знал, сколько же ему лет взаправду, лишь то, что плох старик на слух да совсем ничего не говорит. А Хаббитыч мерцал Древностью тогда ещё, как на месте сдешней высотки дышал на ладан пушкинский особнячок. В любую погоду сидел по-вечеру на грубо обтёсанном стуле, бесконечно уставившись в никуда, а оно, казалось, едва слышимо сопело, перебирая на засушенных компотных пальцах тайные имена Бога.

Многие приходили сюда опорожнить от бед страдальческое нутро, а затем уйти свежими и бодрыми, как после утреннего мочеиспускания. А умудрённый Данностью Неизбежного Молчания всё принимал на себя — водопады зловонных сантиментов да омовения горчичные, горше некуда, взирая падшим вослед завораживающим Оконным Образом.

Хаббитыч встретил Нюру взглядом, пронизывающим беспристрастностью. Та же, захлебываясь от нетерпения, пугающими пальцами разматывая холщовые обмотки квадратной мумии, посвятила старейшего в подробности мусорной находки… Комната заполнилась горением неведомого вздоха, ядовитого и божественного… Хаббитыч содрогнулся, и руки его алчно протянулись к шкатулке. Он умилённо вслушивался в мелодию механического рая, ловя ртом звуки божеского танца. Будто вспоминал… В подёрнутых бельмами глазах стояли скупые старческие слёзы…

— Уходи ты отсюда, Савва-савва… И там, и здесь — ибо всё есть Противодействие, — не то наставнически, по-родному, не то грозяще прошипел Хаббитыч обомлевшей Нюре.

— Да почему же это? — озадачившись, охнула девица.

— Кабир. Катир. Противодействие гордыне! Эль Раххим!.. — в обречённости сипел Хаббитыч и упрямо тянул скрюченные пальцы к Нюркиной шее.

Нюрка ещё раз ойкнула, но затем, чуть придя в себя от замешательства, бросилась прочь из затхлой временем квартирки.

Уснуть долго не могла. Всё слышалась ей шкатулкина песнь, и видела Нюра себя в вычурном парчовом сарафане да с пробитым пулею кокошником… А к чему?.. Чего?.. Не знала…

Желание спустило с кровати ноги на выстуженный волнениями пол. И не успела Нюрка подойти к комоду, притулившему „гостью“, — шкатулочка изогнулась навстречу любопытственной глупости, единожды уже открывшей её.

За секунду намоталось Нюркино сознание на незримую катушку и совокупилось с шестом блёклой танцовщицы, разворачиваясь очевидностью нелепых картин…

Ночь непристыженно чертыхалась перед бабою удавной дурнотою, будто заглотила что-то живое и трепещущее.

— Тщедушная женщина я, тщедушная, — слёзно ворковала Меланья с морщинистой подушкою, а та приглаживала её микстурной дремотой. Тьма плевалась по углам снующими ведьмами да видениями разностными.

„А вот шо хош за рупь?“ — батистовые цветочки в ужасе шевелились и расползлись по углам взмыленным сновидением платка. Голове было холодно. Меланья то и дело беспомощно хваталась за неё, будто обескровленную, ощетинившуюся зловещими знамениями.

„Донышко к донышку… Бошок к бошку…“ — лепетала голова, обессилев. Но словно языческий божок тешился: не выходило никак лестницы к Небу. Восково изливаясь, паршивицы расползались из ушей Меланьиных пё всей этой непросветленности. Бабка болезненно хватала их издевательскую пустоту, но то всё одно — что воду меж пальцев лить. А в миг святолепные червия уже выглядывали из-под юбки и… ну — в пляс! „Изыди, нечистая!“ — взвыла в горячке мокрой, беспробудной Меланья. А по сторонам скакали плясовую новые валенки, разнонарядные косынки, да очи… Пасынки огульной веры…

„Хлеб наш насущный дай нам днесь и остави нам долги наша, как и мы оставляем должникам нашим“.

…Запредельное пространство встретило Нюру узким коридором ограниченности да небесным непогодливым Альбионом… В общем, неприветливо встретило. Заржавленные врата оказались отпёртые, повсюду валялись облезлые мусорные баки, а подле них вкруговую ходил мрачный согбенный ключник.

„Надо ж как… — мелькнуло в голове разочарованной Нюры. — Даже у нас на участке красят…“

Ключник сурово взглянул на девку с чем-то вроде „Вот ещё одна…“ — и демонстративно отвернулся.

Дальше — больше… Отверзлось Нюре пахотное поле: испаренное, утонуть можно. Тучное да бескрайнее. Отверзлись ей, мусорщице, как бездна богоязливым ангелам. В поле том, отчего-то усеянном жестянками, колесили ангелы в белых халатах; да куролесили по всей звёздной широте той существа, внешне напоминающие человеков, только в их обезумевших счастьем очах не колыхалось ничего людского… Они, обуреваемые каким-то сумбурным экстазом, чудаковато улыбались и то и дело падали, отчебучивая в танце Восторги Иного Бытия. Только их обречённые души рыдали у Млечной Серафимовой воды лишёнными отравления ивами.

„И впрямь, блаженны…“ — придумалось восхищённо Нюре.

Откуда ни возьмись, из-под прикипевших к небу кудряшек, вяленных паром „Господней лаборатории“, вынырнул замызганный бродяжка. В отличие от других, он тут же приметил Нюру и, наскоро смекнув, что к чему, выпалил с разбегу: „А, пришла?“

Нюрка аж вытянулась и застыла вкопанным столбом: „Ты кто?..“