Раз пенёк, два пенёк

 Грендельман согласно кивнул. Клавка, понимая, что шутки кончились, прекратила паясничать. Она выжидающе замолчала.

 Ефимов принялся говорить:

 - Как только ты появилась на горизонте, в нашем посёлке пошла череда непонятных криминальных происшествий. Начнём с того, что у Прохора сгорела баня. Я, конечно, допускаю, что хозяин сам спалил её по неосторожности. Хотя – как я себя помню, а это уже четверть века добрая - Прохор пьёт. Он почти ежедневно пьяный, но пожаров никогда не устраивал.

 Далее. Вчерашняя стрельба. Вообще уже через край! Хорошо, что обошлось без трупов. Пока без трупов. Но ждать, когда ты отправишь кого-нибудь на тот свет, я не намерен! Лучше уж, я тебя сейчас посажу.

 - А ты докажи, что я стреляла. Свидетелей опроси, отпечатки сними, экспертизу проведи, - Борода ни на грамм не смутилась.

 - Мы не станем ничего доказывать, - покачал головой участковый, - зачем нам лишние хлопоты? Пойдёшь за бродяжничество, да и вся недолга. А пока можно тебя в спецприёмник на пару месяцев определить, до выяснения личности. Посидишь, успокоишься.

 - Ладно, чего вы хотите?

 Клавка видела, что участковый не шутит. А в том, что «граждане начальники» могут устроить ей большие неприятности, она ни секунды не сомневалась.

 - Убирайся отсюда подобру-поздорову! - ультиматум от имени властей озвучил Грендельман.

 - Я бы уж давно отсюда свалила, да денег нет, - отвечала Клавка горестно, вздохнув.

 - Вот тебе десятка. На дорогу хватит. И на папиросы тоже, - директор достал из кошелька «красненькую».

 Борода, аккуратно сложив купюру, спрятала её подальше. Как говорится… хоть шерсти клок выторговала!

 - Кстати, что там Алан сказал? – поинтересовался Наум Лаврентьевич.

 - Ничего не знает. У него голова разбита. Оказали первую помощь, перевязали. Жить будет, - доложил участковый.

 - А ружье, откуда взялось?

 - Это Малофеево. Давно я хотел изъять у него двустволку, да всё руки не доходили. Вишь, выстрелила. Пришёл, значит, старика допрашивать, а он – ни ухом, ни рылом. Ничего не знаю, никого не видел. На лбу – вот такой рог! Говорит, что об печку стукнулся. Охотник-следопыт, хе! - Ефимов не удержавшись, улыбнулся.

 - Дело заведёшь?

 Грендельман раскачивался на стуле, поскрипывая всё громче. Участковый с опаской покосился в его сторону.

 - Всё будет зависеть от поведения вот этой гражданки. И от моего настроения!

 - Ну, так как? – директор повернулся к Бороде.

 - Мне собраться надо, переодеться. Да, правду сказать, я и сама хотела уже рвать когти. Стрёмно тут у вас!

 - Вот и скатертью дорога. День тебе на сборы, а к вечеру - чтобы духу твоего здесь не было!

 Стул громко треснул. Ефимов с сожалением почесал затылок. Баба махнула рукой.

 - Лады. Выпускай, начальник.

 Прохор сидел во дворе на чурбачке и тоскливо пялился на облачное небо. Чёрные думы одолевали старого бобыля.

 Вот, помрёт сейчас мамка – и всё. Останется он, Прохор, один-одинёшенек, на всём белом свете! Сирота! Никому не нужен, никому не интересен. Детей нет, семьи нет.

 А, может? Похоронить мать – да и самому не жить? Никто ведь плакать не станет. Если только, Клава чуть-чуть расстроится, коли услышит худое за Прохора.

 Да уж, Клава! А он-то надеялся. Наладилась личная жизнь, любовь пришла! Накось, выкуси - как пришла, так и ушла. Уж не сбёгла ли вертихвостка к Малофею?

 Вдруг послышались шаги. Прохор вскинул голову и увидел свою ненаглядную. Клавка, собственной персоной, вышагивала по штакетинам забора, заваленного когда-то ретивыми пожарными! Мужик радостно вскинул руку.

 Но Клавка, казалось, не замечала товарища. Она торопливо проскочила в сарай. Слышно было, как гостья загремела там инвентарём. Минут через пять тётка появилась наружу.

 - Что случилось, Клава? Где ты была? – Прохор очень переживал за подругу.

 - Куда дел крест, Проша?

 Клавка не удосужилась даже поздороваться. Чумазая и грязная – она походила на кочегара, только что отбомбившего смену.

 - Должно быть, там, где спрятали, - предположил Прохор и повторил свой вопрос, - так, где ты была?

 - Где была, там уж нет. А крестик наш накрылся медным тазом, - Борода сплюнула.

 - Пускай, - безразлично ответил Прохор.

 Он даже рад был тому, что злополучная находка пропала. Как только появился этот клятый крест, начались неприятности. Баня сгорела, мать совсем слегла. Пропади он пропадом!

 Клавка присела на Прохоров чурбак, достала папиросу и задумалась. Да впрямь, о чём переживать? Ведь, прав Проша. Плюнуть, растереть и забыть!

 Тётка, прикурив папиросину, неожиданно улыбнулась своему сожителю-горемыке:

 - Да и чёрт с ним, с крестом этим! Невелико сокровище. Хочешь папироску, милый?

 - Ага!

 - Мамка-то как?

 - Умирает, - горестно вздохнул Прохор, - не сегодня-завтра душу Богу отдаст.

 - Держись, милок. Все там будем. Знать, время её пришло.

 Клавке стало жаль соратника. Но, однако, пора уже и собираться. Она выдала хозяину несколько «Беломорин» на прощание.

 - А зеркальце-то не ушло? – спросила Клавка, как бы невзначай.

 - Поди, не проверял. Спасибо за курево, - Прохор постучал мундштуком папиросы о костяной ноготь.