Раз — попаданец, два — мерзавец

Лучше бы я спросил: «А почему я?» и «Кто меня порекомендовал?» Возможно, это отрезвило бы меня. Или моего собеседника, он понял бы, что я умею думать. И поискал бы другого невежду.

Но я лишь уточнил:

— Вы собираетесь предложить мне работу?

Конечно же, он видел меня в дипломном спектакле моего знакомого Миши Пыжевского, который как раз учился в театральной студии. Роль так себе, без слов, но сыграл я ее прилично. И вот результат.

— Конечно же, работу, — важно ответил мой собеседник. — Требуется артист такой, как вы, высокой квалификации. Так что поторапливайтесь.

И назвал сумму.

Сказал ему кто-то, что я самовлюбленный дурак? Знал он, что у меня нет денег даже на пополнение счета мобилки и что через день-два мне отключили бы квартирный телефон, электричество, газ?

Я думаю, он был пешкой, но ОНИ знали.

А я тогда ничего не подозревал и тихо радовался. По голосу чувствовалось, что собеседнику Саша Егоров очень нужен. И мое тщеславие бурно взыграло. Я гордо вскинул голову, хотя видел меня только телефон:

— А что?..

— Мы обсудим все, как только вы появитесь у меня, — перебил он.

И сообщил адрес театра «Палитра». Этот театр я знал, ходил с мамой на спектакли, когда он назывался по-другому. Поэтому через двадцать минут я назвал его таксисту. Он долго хмурился и пожимал плечами. Пришлось объяснить ему, что это недалеко, на Холмах. Тогда он кивнул, и такси понеслось.

Мне достаточно было закрыть глаза, чтобы мысленно увидеть «Палитру», полюбоваться кудрявыми, искусно позолоченными кариатидами с трогательно торчащими округлыми грудями. Над портиком надпись: «Палитра». Он был весь залеплен старыми афишами. «Сенсационное представление!» — вещала одна из них. И на ней моя фамилия. Именно такие афиши бережно хранят истинные театралы.

Когда-то Кторов — тот самый Кторов! — часто стоял перед артистическим подъездом в лихо сдвинутой набок шляпе. А теперь буду стоять я. И хотя шляпа у меня не заокеанская, в отличие от великого, но глаза кариатид засверкают восторженными взглядами. Наивный мальчишка…

«Приехали», — буркнул таксист.

Афиш с моей фамилией пока еще не вывесили, здание выглядело обшарпанным. Фойе оказалось неожиданно большим. С двух сторон вверх уходили витые лестницы с красивыми ажурными решетками. Над окошечком кассы парили покрытые пылью толстощекие херувимы с таким выражением, словно они ведут счет проданным билетам. На изящном пьедестале у окна за раскидистой пальмой из-за паутины выглядывал мраморный бюст Гоголя.

Никто меня не встречал, даже швейцар или охранник блистательно отсутствовали.

Я пересек фойе и через ближайшую дверь вошел в зрительный зал. Но там было темно, и все казалось черным. Все же, какой-то свет еле-еле освещал сцену. Было ясно, что зал имеет подковообразную форму и рассчитан примерно на пять сотен зрителей. Я разглядел ряды стульев с металлическими номерками на спинках и четыре ложи.

Но где же торопивший меня человек? За кулисами, раз сцена освещена?

Я зашел в директорскую ложу, потом открыл дверь к ведущей на сцену железной лестнице, по которой осторожно спустился.

Вот я и на сцене, как и подобает артисту. Я сразу почувствовал себя увереннее, поднялось настроение, словно само право выйти на сцену наделило меня особой властью. Я повернулся лицом к зрительному залу и мысленно увидел перед собой кресла, заполненные зрителями. Шелест программок, смокинги мужчин, ослепительные наряды дам. Шквал аплодисментов, вопли «браво», букеты… нет, корзины цветов.

«Я на сцене настоящего театра!» — восхитился я и сделал шаг вперед.

И обрушился в сценический люк…

Темнота.

Тишина.

Потом негромкое, но настойчиво бормотание.

— Операционных шрамов нет. Кажется, этому парню никогда не требовалась медицинская помощь, — бодро сказал кто-то в сумерках, из которых никак не желало выбраться мое сознание.

— Проверьте пломбы, — сварливо отозвался другой голос. — Не хватало ему еще появится там с голливудской улыбкой.

— Уже проверили, зубы здоровые, как у юного волка.

— Романтик, — хмыкнул сварливый. — Будьте очень внимательны!

Я с раздражением спросил бы их, что происходит, но голоса бодрого и сварливого постепенно стихли вдали. Глаза мои вдруг открылись, и я оказался в светлой комнате, в кресле и за столом. Напротив сидели два солидных мужчины в очках и дорогих костюмах. Я невольно взглянул на себя и даже удивился, что моя нижняя челюсть не грохнула о поверхность стола. Так не одевался даже друг Миши Пыжевского — сын известного артиста и дочери не менее известного бизнесмена.

Один из солидных мужчин понимающе улыбнулся мне и сказал:

— Это не предел наших обещаний. Прочтите договор.

Договор обещал столько, что я решил: вот прямо сейчас меня опять отправят в обморок и порежут на органы. Молодой, здоровый донор. Зубы, как у юного волка.

Очевидно лицо мое не выражало особой радости, а только ужас, поэтому в беседу включился второй мужчина.

— Меня зовут Аркадий Матвеевич, — сказал он приятным, хорошо поставленным голосом. — Что вы знаете об Анне Леопольдовне и Анне Иоанновне?