Разбег. Повесть об Осипе Пятницком

Осип отметил, что это был ее первый вопрос, заданный вот так, в упор. Ответить хотелось честно, без увиливания. Собственно, ему совсем и нетрудно было ответить ей, и именно согласием ответить: недаром же все в нем так восставало против нажима Жордания! Он мог бы еще и прибавить, что люди, принимающие решение не по собственному свободному выбору, а подчиняясь чужой воле, очень легко становятся отступниками, перебежчиками, для них, как правило, ничто не свято; лучше уж иметь дело с открытыми противниками, чем с такими вот калифами на час… Но говорить это вслух как-то неловко было, невольно получалось, что тем самым он не только оправдывает свои колебания, а как бы возводит их даже в особую доблесть. Поэтому он ограничился коротким: «Да, вы правы» — и перевел разговор на неотложное — проверил, хорошо ли она запомнила пароль и явку в Остроленко, первом русском городке, куда она попадет после перехода границы…

3

Раскол, происшедший на съезде, никак не отразился на делах берлинской транспортной группы. Ни на день не прерывалась отправка партийной литературы в Россию — то главное, ради чего существовала группа. Хотя общее поветрие — разделяться, объединяться — не миновало и «берлинцев»: Гальперин стал большевиком, Вечеслов объявил себя меньшевиком, а Осип, как, впрочем, и многие другие, не пристал еще ни к какому берегу. Несмотря на это, все они дружно продолжали работать в одной упряжке. А не это ли самое важное? Какая, в конце концов, разница, кто и как себя называет, лишь бы дело не страдало!

Временами Осипу казалось, что и вообще споры между теми и этими все больше стали походить на школярские упражнения в риторике, подчас не улавливался уже и самый предмет спора, в речах появлялось слишком много наносного, чисто головного, уводящего в сторону от сердцевины разногласий. Это ободряло несколько, ибо вселяло надежду, что эти разногласия — перед лицом общего дела — неизбежно отойдут, отомрут, изживут сами себя. Поэтому, когда в начале октября пришел вызов в Женеву, на съезд Заграничной лиги русской революционной социал-демократии, Осип решил, что так оно, верно, и есть — дело идет к замирению; а то к чему бы и собирать эту Лигу, которая пока что ничем существенным еще не проявила себя?

Вместе с Осипом в Женеву отправились Гальперин и Вечеслов.

По приезде Осип первым делом наведался к Блюменфельду: очень дорогой и, бесспорно, самый близкий ему человек; еще в Лукьяновке они стали на «ты», но и поныне Осип относился к нему с обожанием верного ученика. Обнялись, расцеловались — все как полагается; судя по всему, Блюм тоже был рад встрече.

— Видишь, Юлий, — обратился он к бывшему здесь же, в маленькой его комнате, Мартову, — видишь, нашего полку все прибывает!

— Вот как? — отозвался Мартов. — Приятно слышать. — И с неожиданной для столь щуплого человека силой пожал Осипу руку.

Осип испытывал некоторую неловкость: Блюм и Мартов явно числят его в своих сторонниках. Не преждевременно ли? Надо бы тотчас же, не откладывая, разъяснить свою позицию… Но пока собирался с мыслями, пока подыскивал нужные слова, Мартов уверенно взял уже разговор в свои руки.

— Это и в самом деле прекрасно, что вы с нами, — говорил он, попыхивая папироской. — Вполне может случиться и так, что у нас и у Ленина с Плехановым будет поровну представителей, и тогда как раз ваш именно голос может склонить чашу весов в нашу пользу…

Тут уж никак медлить нельзя было. Осип воспользовался первой же паузой, сказал:

— Слишком сложная обстановка. Я еще не до конца разобрался.

— Осип… — предостерегающе, как бы останавливая его, проговорил Блюм.

Но Осип не на него — на Мартова смотрел: тот быстрым жестом почему-то скинул пенсне с переносицы, отчего взгляд его, как всегда у близоруких, стал беспомощным и кротким. Невидяще глядя на Осипа, он сказал:

— Вот как? И что же — крайне любопытно узнать — вам непонятно?

Тон его не понравился Осипу, не просто недовольство было в нем — еще и надменная нотка улавливалась. Длить разговор в подобном духе? Нет, увольте…

— Об этом как-нибудь в другой раз. Я только-только с дороги.

Но от Мартова не так легко было отступиться.

— Одно другому не помеха, — упорно гнул он свое. — Вы напрасно делаете секрет из своих сомнений. Я в два счета сумею рассеять их, ручаюсь!

Спасибо Блюму, выручил:

— Юлий, да оставь ты его в покое, — дружеским тоном сказал он. — У Осипа хорошая голова, он и сам прекрасно во всем разберется.

— Что ж, — произнес Мартов и, ни слова не сказав больше, ушел из комнаты.