Разбегающиеся миры, или Вселенская толкотня локтями

столе были систематично разложены различного рода заточки, щипцы, молотки и прочие приспособления, предназначенные «для вышибания подлого духа из презренного тела». Там же стоял монитор и лежала видеокамера – главный садист вёл запись издевательств, позже наслаждаясь наиболее кровавыми повторами, а также «попутно забивая косячок». В стены пыточной были замурованы цепи с оковами для фиксации «подопытных кроликов» – тех, кого «арестовал» Вован Палач.

Милену в кабинет завели Щербатый и Шранк. Та пугливой беззащитной ланью сделала несколько шагов и остановилась перед главарём. И эта беззащитность окончательно добила главного «экса». И эта беспомощность показала ему абсолютную недоступность и недостижимость женщины, попавшей в его гнилые лапы. «Ну, что за гадство! – выхаркнул про себя словесную скверну Пакостин. – Натуральное же гадство! К другой бабе в её положении подходить западло, у этой же пузо скоро на лоб полезет, а она всё кайфовее и кайфовее!»

– Свободен, – бросил он Щербатому, синхронно дав знать Шранку, чтобы тот остался.

– Понял, – безропотно подтвердил Щербатый усвоение полученной информации и, не разворачиваясь, «на полусогнутых» вышел вон.

– Ну и чево? Где твой хахаль? – осведомился у женщины Змей.

– Я не знаю, – ответила та. – Георгий говорил, что нам нужно спрятаться и переждать у какого-то знакомого в Забайкалье, но не…Но не конкретизировал.

– Он тебя бросил как…профуру распоследнюю, а ты его кроешь, дура! – ощерил гнилые зубы Вован. – Все вы бабы – дуры! Говори, где он?

– Я не знаю.

– Не зня-аю-ю, – юродствуя, передразнил Пакостин её. – Так я тебе и поверил. Гитлерович, ты базарил с ней? – обратился он к Шранку.

– Базарил.

– Ну и чево?

– Да то же самое бакланит.

– Бак-кланит…Ясен пень, что она тюльку гонит, а ты и брылы развесил. Отвесил бы ей пару хрюнделей, так сразу бы арию Дездемоны запела!

– Баба же…В положении…

– Баба…, – непонятно ухмыльнулся гоп-менеджер. – Баба…Она-то баба, а ты кто?…Какой ты на фиг Твёрдый Шанкр? Мягкий пенис, вот ты кто!

Змей выскочил из кресла. Обойдя Кузовлёву, он остановился

перед ней.

– Ну и чево? Где твой хахаль?

– Не знаю.

– Чё, зигота, пухнешь? Пузо-то ажно на лоб полезло, – показал бандит обкуренным указательным пальцем на живот Милены. – Сколько уже надавышу?

Вместо ответа та отвела лицо, глядя в никуда.

– Фу ты ну ты, фу ты ну ты…, – двоечником-второгодником гаденько принялся кривляться её мучитель. – Какие мы гордые да благородные. Губками пошевелить нам лень. А ежели я тебе, чистюлька, ща между них свой член вставлю, тады как? – озадачил он беременную женщину, разом изменившуюся в лице. – Ну и чево? Махом гонор отшибло! А то, может, просто загнуть тебя, да и поиметь, а?…А чево? Тебе стану хахалем, дитёнку – папой…Га-га-га! – осклабился он, оглядываясь на Шранка. – Кто последний, тот и папа. Га-га-га! В жилу я базарю, Гитлерович?

Бандит Шранк вслед за ним принуждённо ухмыльнулся.

– Так сколько надавышу? – предчувствуя победу, снова нахально полюбопытствовал Вован.

– Во-восемь месяцев, – пусть и не изменив позы, а всё же сменила гордыню на покорность Кузовлёва, и слёзы выступили у неё на глазах.

– Х-хе, давно бы так! – довольно крякнул Змей. – А то, туда-сюда, туда-сюда…Дык, где шукать твоего хахаля?

– Я, правда, не знаю. Георгий говорил…

– Глохни, дура! – оборвал фразу Милены Пакостин. – Думаешь, я тебе верю? Да ни на грош. Пургу чуханам гнать будешь…На меня смотреть, паскуда! – скрипнул он вставными зубами с инкрустированными стразами. – На меня смотреть!

Милена, собравшись с духом, повернула лицо к нему. Для главного «экса» вышло хуже прежнего: Вован оказался не в состоянии смотреть в её бездонные и чистые глаза. Главарь нежданно-негаданно сам отпрянул от неё. Но, ненадолго…Будучи не последним знатоком человеческой психики, он знал надёжный способ подавления собственных никчёмных остатков жалости: надо ударить безвинного и беззащитного; надо «накатить» тому, кто неизмеримо выше тебя. Невыносимо постыден первый тумак, а затем «покатит со склизом».

Вожак банды подскочил к Кузовлёвой, до отказа размахнулся и…по касательной ударил её по макушке. Жестокости у него немедленно прибыло. И ещё Пакостин заприметил, что, получая оплеуху, Милена не втянула голову в плечи, как все, не защищала лицо, а прикрыла обеими руками живот.

– Раз фуфло гонишь, с-сымай трусы, с-сыкуха, – приказал он.

– Нет! – вдруг утратив нездешнюю недоступность и видоизменившись в испуганную девчушку, проронила Милена, отступая к стене.

– Дворянку из себя ломаешь? – прошипел Змей.

Поскольку подлинное воплощение женственности и молодости не дало ему ответа, лишь протестующее вытянув руки, чтобы не подпустить гадподобное существо к себе, Пакостин обезоруживающе процедил:

– Последний раз говорю: сымай трусы, с-сыкуха, или щас как дам по брюху – надавыш пробкой вылетит в стенку!

И такой голый натурализм прозвучал в его голосе, что Кузовлёва утратила всякую способность к сопротивлению во имя сохранения того безмерно любимого создания, что жило внутри неё.