Разбегающиеся миры, или Вселенская толкотня локтями

– Чё ты бздишь, фофан?! – ощерился Пакостин. – Ты ж – сопля зелёная, а она – пятый курс. Ну как, ка-ак ты мог ей этот…реферат заделать?

– Я написал. Не смотрите, что я…молодой. Я, между прочим, победитель всероссийской олимпиады по истории, – заспешил студент, сообразив, что уголовник втягивается с ним в спор. А в словесных хитросплетениях Тихон был изворотливее кота в тёмном погребе. – Ей-богу, я написал ей реферат по истории правящей партии. Тема: «Вариативность и конъюнктурность стратегии политической партии как генеральная детерминанта её позитивного развития и выживания в контексте бесконечного континуума социальных конфликтов».

– Чего-чего?…Ну-ка, повтори, чего базарил, – слегка ошалел от

услышанного «гопник», убеждённый, что юноша ему «вешает лапшу на уши».

Смекалистый парнишка шустро озвучил сказанное слово в слово. Вован достал из верхнего ящика стола с орудиями пыток диктофон, функционировавший в режиме записи, и воспроизвёл заключительный фрагмент монолога студента. Дословность и автоматизм повторения даже в непрошибаемом Змее вызвали толику сомнения. Но и только.

– Туфтишь, сука! – озлился он, ибо пленник ловко извернулся.

И Палач внезапно пнул парнишку по раненой ноге. У многострадального Тихона даже белый свет померк, а сердце прихватило будто клещами, заготовленными для пыток. В себя он пришёл от того, что Шранк вылил на него ведро воды. И стоило Заковыкину приоткрыть глаза, как Змей схватил его за уши и начал безжалостно дёргать голову, направляя её на монитор.

– Секи, сучёныш, секи, – по-змеиному шипел изувер. – Вон твоя Милена! Ты, полудурок, прикидывал, что она у легавых кантуется, а она у меня. И я её по десять раз на дню пялю! Секи…

Тихон тупо уставился на монитор. От боли изображение двоилось, но он всё же различил, что на экране Вован грубо подтолкнул Милену к столу и приклонил головой к столешнице…

– Вра-а-ньё! – простонал из последних сил измученный юноша, отворачиваясь от экрана. – Врё-ёшь!

– Глядеть сюда! – заорал главарь, потрясая пистолетом. – Это голимая правда, понял?! Голимая правда!

– Врё-ё-ёшь, соб-бака! – замотал головой Заковыкин и обвис на железных веригах, поскольку сознание уже покидало его.

– Стоя-а-ать! – злее прежнего заорал Палач, хватая Тихона левой рукой за скулы.

Он силой навёл лицо пленника на себя, приставил к его левому

глазу ствол и, трясясь в изнеможении и брызжа слюной, почти попросил:

– Скажи, что веришь мне, и я тебя отпущу! Век свободы не видать, отпущу!

– Врё-ё-ёшь! – зациклившись, отрицательно мотал головой Заковыкин.

– Скажи, что веришь, и я тебя отпущу! Папой-мамой клянусь, отпущу!

– Не-е-е! – мотал головой настырный Заковыкин.

– Дак что тогда там, полудурок? Гля-ка, там же всё в натуре, в натуре! – сдуваясь, подобно лопнувшему пузырю, шипел Вован, тыча стволом в направлении монитора.

– Там?…Эта…Дипфейк18…Подстава…, – на последнем дыхании выдал Тихон.

– Па-а-а-дла! – завопил бандит.

И мучитель снова пнул Заковыкина по раненой ноге, выбив себе большой палец. Вован аж запрыгал от боли, а увидев, что упрямец потерял сознание, наказал Шранку:

– Мне это…Мне щас надо одно палево разрулить…Я пригашусь до понедельника…А ты этого сучёнка чтоб метелил по-чёрному по пять раз на дню! Навешай ему хрюнделей от и до! Приеду – проверю…

3

Шранк добросовестно исполнял порученное. Два раза в день он приводил Тихона в пыточную. Там гигант «приторачивал» пленного к стене, начинал вышагивать перед ним туда-сюда и нудно, заученно долдоня, предлагал ему «заложить Листрата». «Идеологическая прелюдия» неизменно заканчивалась хлёстким, со свистом, кистевым ударом наотмашь по носу Заковыкина.

Студент, прекрасно изучивший эту манеру Шранка, ждал коварного удара, и всё же, несмотря на собранность, постоянно зевал «стартовый момент». Надо отдать должное заплечных дел мастеру, знавшему своё дело: Шранк великолепно вуалировал намерения, а удар наотмашь «неглядя» наносил так, что попадал точно по кончику носа – не больше и не меньше. Оказалось, что это очень болезненная телесная точка, во-первых, и аккумулятор кровеносных сосудов, во-вторых.

Свой коронный удар Шранк называл «мазня хлыстом». От «мазни хлыстом» кровь у Заковыкина начинала хлестать во все стороны, а кончик носа чудовищно распухал. Из-за систематических побоев нос у парнишки постепенно превратился в настоящий «шнобель», которому позавидовал бы «его крестник» – уголовник Шнобель.

«Разыграв увертюру», верзила переходил к «методичной лупцовке». «Слышь ты, груша боксёрская, ща я тебя буду окучивать квадратно-гнездовым способом», – сообщал он «спарринг-партнёру» таким тоном, словно это был с детства любимый Тишкин метод, и, услышав про него, парнишка обязан был заплакать от избытка радостных чувств. Сделав предупреждение, Шранк начинал бить Заковыкина не спеша, «с чувством, с толком, с расстановкой».