Разбитая наковальня

Прыгнула вперёд Игна против собственной воли, сквозь спасителя своего, как через дымку. Пополам разошлась вождя сабля, остриём в землю впилась. Уж замахнулась рука сама обезоруженного добить, но мастерица из сил последних конечность своенравную другой схватила, покуда колдуново железо не порубило вождю шею.

– Бегите, бегите отсюда! – ревела Игна. – Во мне демон, он наружу рвётся, сволочь!

– Убей их! Всех до единого! Разбей кандалы, разбей, разбей кандалы, Игна, разбей кандалы! Впусти меня!

Она почуяла в руке иное присутствие. Такое, что кость обволакивает железной плотью, когти ядовитые дарит, сил придаёт бесчисленных, бесконечных. Упала коленом мастерица на неподвластное ей запястье, клинок гибельный отняла и в зубах сжала, мощью руку всю наполнила. Та занемела от плеча до кончиков пальцев, но тварь не отступала.

– Впусти меня – и подлых тварей мы сразим.

Лежали мёртвыми два алых гостя посредь вечера зимы. Их головы – трофеи, души их – топка. Не было при них ни сломанных мечей, ни гадкого заказа. Не посланы сёстры в далёкие дали, не захворал отец, жизни медленно лишаясь, не возложен на плечи рода Стук великий груз. Склонились пред Игной Ложные Короны вместе с Истинной, всяка дверь теперь открыта, любая вещь и жизнь принадлежали только её могучей руке. Кто против – тем не жить.

– Ты будешь ковать лучше, чем Гинн, Кирр и Зук, вместе взятые!

В глубоких недрах, средь мёртвых и живых, над самим сердцем земли вечной стоял горн. А рядом с ним – великая мастерица, бессмертная и всемогущая, сияющая в пламени лучей. Огнём она правила мановением руки, металлы ковала взглядом, великие дела творила – и ещё легионы таких дел наперёд ведала.

– Мы всё исправим вместе. Вернём даже тех, кого отняли.

И живы были пред ней все: те стражники, два крепких брата, весь старый караван, что в кандалах или падальщикам остался. Каруза не достал меча, удел его – лежать костями посредь лесной глуши, клином ржаветь, дом Юл за собой в могилу уносить. Не было тяжёлых расставаний, ведь не было и встреч. Ни единого шрама не оставила на себе воительница.

– Мы вместе вернёмся домой.

Игна моргнула: пред нею город родной. Снег с песком смешался, вьюга – зимы песня – с пустынным ветром хором дула. А на пороге дома три фигуры родные стояли, руками махали сильно-сильно, счастливо кричали сестре и дочери. Отец улыбался, одна сестра холодом очей своих умных отступила, а самая младшая, слёзы не сдержав, уже бежала с порога в крепкие объятия Игны.

– Впусти меня – и я наполню тебя всей своей силой. Это – моё предложение тебе. Ты не смеешь мне отказать.

И посредь всех этих наваждений, обещаний неисполнимых, лжи густой, как смола, стояла одна тень. Девчонка-сирота, чьё Игна имя не спросила, держала в руках кусок металла. Тот точно каждую линию с ладони мастерицы знал, каждую схватку с нечистой силой запомнил. Не говорила беспризорница, будто языка лишилась. Мотала головой она: «Не соглашайся».

Но откуда нынче взяться воле? В этом теле слабом не хватало силы, в уме осталась мешанина, а душа всё дальше холодела. Уж мощь не сдерживала метаморфоз, и сердце – рубеж последний – было готово встать и в камень обратиться. С демоном согласиться, впустить великую силу – и себя в ней навеки потерять.

И вдруг вновь стояла Игна пред деревней на холме пустынном. Вокруг народ честной уж перепуган: кто инструмент бросал, кто скот уводил подальше, кто детей прятал в юртах, а сам бросался в бой. Рёвом бесконечным казалось каждое Игнино слово, горло крови желало напиться. Тело бесформенное само разрывало, пережёвывало и глотало всякого, кто под руку острую, гадкую попадётся. Её огнём травили, копьями били – всё бесполезно. И когда жителей ушло иль погибло большинство, нечто чёрное и быстрое пронзило тварь пылающей мукой. Завертело головою чудище, врага сыскать пытаясь, и не заметило крохотного серпа, что пробил гигантское запястье.

– Ты!

Наездник безымянный, немой, но полный гнева. Лишённый языка сын раба, клейма не заслуживший, вот-вот кандалы о камень разбивший и оседлавший наспех чёрного коня. Крик ему заместо слов: глубокий, громкий, лоснящийся всей человечьей яростью возможной. Оружие колдунова железа – острый серп, инструмент знахаря, не воина – не мощью искрился, а огнём сиял, как пыль драконья.