Разбитое сердце королевы Марго

– Наверное, потому что моя к ней жалость ничего не изменит. – Далматов вытащил лупу. – В то время умели делать красивые вещи… и говорят, что люди были честней. Не знаю. Маргарита росла красавицей. Темноволосая, черноглазая… темпераментная. Верно, сказалась итальянская кровь матери. Первые любовники у нее появились рано, лет этак в одиннадцать. Правда, есть версия, что большинство ее так называемых романов – миф. Как знать… их было двое, сменяли друг друга. Нравы при дворе были вольные, поэтому Марго если и осуждали, то лишь за неосмотрительность. Братья ее ругали, матушка пару раз поколачивала, наедине, естественно, но разве утаишь это? Когда Марго подросла достаточно, чтобы задуматься о ее будущем, в голову Екатерины Медичи пришла замечательная мысль о примирении с давней своей неприятельницей, Жанной д’Альбре, королевой Наваррской. По мне, так дамы друг друга стоили.

Далматов подал сердце, которое стало ярче, но не избавилось ни от царапин, ни от вмятины. И теперь стало видно, что створки медальона смыкались неплотно.

– Жанна ненавидела Екатерину, однако одной ненависти слишком мало, чтобы избавиться от врага, а гугенотов, несмотря на весь их религиозный пыл, было значительно меньше, нежели католиков. Екатерина ненавидела Жанну столь же люто, но просто убить не могла… все же гугенотов было много больше, чем хотелось бы итальянке.

Внутренние створки были гладкими… почти гладкими, Саломея скорее ощутила едва заметную неровность, чем увидела ее.

– Что это?

– След от гравировки. Ее стерли, думаю, тогда же, когда медальон спрятали. Итак, были две дамы со взаимной нелюбовью. Было предсказание великого Нострадамуса…

Далматов закрыл глаза и с чувством процитировал:

– Молодой лев одолеет старого
На поле боя в одиночном поединке,
Поразив ему глаза в золотой клетке,
Что приведет старого льва к мучительной смерти…[4]

– Романтично, – оценила Саломея. Ей предсказания великого провидца всегда казались слишком уж размытыми, порой явно притянутыми за уши. Но в данном случае, пожалуй, все сходилось.

– Тот же Нострадамус – наверное, слава в голову ударила – оказался столь неосторожен, чтобы предсказать Екатерине гибель ее сыновей. Она разозлилась, что вполне естественно… в общем, это все мелочи, но в мелочах – бог…

– Что было выгравировано?

Саломея гладила медальон.

Он был живым, пусть искра этой жизни была не видна ни Илье, ни кому бы то ни было, кроме Саломеи. А может, и ей она лишь чудилась.

– Я не ясновидящий.

Илья посмотрел выжидающе, и Саломея с неохотой созналась:

– Я тоже. Не ясновидящая.

– Жаль…

– Жаль. Я бы тогда наверняка сказала, ее ли это вещь… она слишком простая для королевы…

– А для принцессы?

– И для принцессы. Ни драгоценных камней, ни чеканки даже… пустышка…

– Или в этом весь смысл. – Далматов протянул руку, но Саломея покачала головой: она не отдаст медальон. Не сейчас. Искра жизни разгоралась, и быть может, вещь подскажет, что с ней не так.

– Генрих Наваррский не должен был стать королем. У Маргариты были братья, целых трое. Даже четверо, но первый умер слишком уж рано, чтобы о нем вспоминать. Екатерина Медичи исполнила свой королевский долг, обеспечив французский трон наследниками. Однако кто знал, что все так повернется? Что они уйдут, один за другим, будто и вправду проклятые… нет, тогда ее брак с Генрихом – это попытка остановить резню… Генрих получил жену, красивую, пусть и несколько распутную, но разве это недостаток для того времени? Он и сам не был святым. Зато брак с Маргаритой, принцессой Франции, серьезно укреплял его позиции. Ко всему Марго никогда не отличалась фанатизмом. Она была верующей, да, но вера ее не требовала уничтожить тех, кто молился не на латыни. Они сумели стать друзьями, а это уже много больше, чем получила в свое время Екатерина… к слову, Генрих был знаком с Маргаритой с детства, с того времени, когда его матушку заставили явиться в Лувр, а из него самого сделали почетного заложника.

– Когда ты все выяснил?

Медальон помнил, но его память разительно отличалась от человеческой. Люди-тени мелькали перед внутренним взором Саломеи, слишком размытые, неявные, чтобы узнать хоть кого-то. Они исчезали прежде, чем Саломее удавалось зацепиться за них.

И от этого ей становилось невыносимо грустно.

– Когда твоя сестрица обмолвилась о Маргарите… я читал о ней, но вскользь. Странная женщина. Достаточно хитрая, чтобы стравить мужа и брата. Достаточно верная, чтобы отправиться за неверным любовником в Париж, где ее не ждали и не любили… и в то же время совершенно беспутная. Наивная временами. Добрая. И мстительная… она спасла своего мужа, чем разгневала матушку и брата[5]. Она любила… и в то же время отправляла любовников на плаху.

– Ла Моль.

– Что?

– Не знаю. – Саломея раскрыла кулак, золотое сердце лежало, простенькое и в то же время невероятно притягательное. – Имя в голову пришло… Ла Моль…